Потому что, проснувшись однажды, царица Лаодика должна была услышать именно эти слова.
— Подойди, — сказала она.
Аристей сделал шаг, другой и остановился. Его качало из стороны в сторону, будто пьяного.
— Ты пьян? — неприязненно спросила Лаодика.
Он молча покачал головой.
— Что с тобой?
Он не ответил. Лаодика слышала только его дыхание, хриплое и громкое.
— Ты ранен?
— Он задел меня ножом, — через силу выдавил Аристей. — Моим же ножом, проклятье… Он успел вывернуть мне руку и ударить. Будь он проклят… — голос Аристея сел до шепота. — Будь он проклят…
Лаодика мельком глянула на него и отвернулась.
— Куда? — равнодушно спросила она.
— Будь он проклят… — шепотом повторял Аристей. — Будь он проклят, он ранил меня…
— Куда? — снова спросила Лаодика. Не потому, что это ее интересовало. Она чувствовала необходимость прервать бессвязный шепот.
Аристей, словно проснувшись, непонимающе посмотрел на нее. Вяло махнул рукой.
— Неважно. Это не смертельно. Просто я устал.
Она пожала плечами, подняла кувшин. Темная струя полилась в ритон.
— Выпей, Аристей. Это хорошее вино. Любимое вино царя… — она запнулась. Она не могла сказать, что всегда держала в спальне это вино для Митридата Эвергета. Даже когда он перестал посещать ее, она все равно держала для него это вино. Для мужа и царя, которого больше нет. Теперь она предлагает вино его убийце. — Потом можешь пойти и как следует выспаться. Тебе следует отдохнуть. Ты заслужил отдых.
Он взял ритон обеими руками, но пить не стал. Лаодика отошла в угол. Глядя в сторону, сказала:
— Он был твоим другом когда-то.
— Он был твоим мужем, — сказал Аристей.
— Он был тебе хорошим господином.
— Царем, — поправил Аристей.
— Царем, — повторила она.
— Царь не может быть ни плохим, ни хорошим, — сказал Аристей.
— Почему?
— Я ненавидел его, — сказал Аристей. — Но его больше нет. И это хорошо. А мы — есть. И это тоже хорошо. Наверное, ты права, он вяло усмехнулся. — Наверное, он был мне хорошим царем. Но — царем.
— Теперь ты убил его.
— А ты приказала это сделать.
— Я — не о себе. Я знаю, почему поступила так. Но я говорю о тебе.
Аристей поднял ритон, собираясь выпить. Пристально глядя в его лицо, Лаодика спросила:
— Можешь ли ты объяснить мне, почему ты согласился на это?
Он удивленно взглянул на царицу, еле заметно пожал плечами, все еще держа в руках полный ритон.
— Я взялся за это, надеясь получить от тебя награду, — он оскалился. — Я ошибся?
— Ты не ошибся.
— Люди — волки. Это я давно понял, еще ребенком. Значит, надо стать волком. Раз все — волки, значит, быть волком — хорошо.
— Так говорят волки, — ровным голосом сказала Лаодика. А про себя подумала: «Для шакалов». Вслух сказала: — Пей же. И уходи. Ты устал. Я позабочусь, чтобы награда была достойна тебя.
Он задумчиво посмотрел на ритон и вдруг резким движением поставил его на столик. Темные, почти черные капли упали на отполированную поверхность.
— Я не буду пить этого вина!
Выражение лица Лаодики не изменилось.
— Тогда иди, — безразлично сказала она.
Аристей некоторое время молча смотрел на нее. Потом сказал, растягивая слова:
— Нужно послать гонца… Немедленно. В Эфес. К Манию Аквилию. Он должен знать, что Митридата Эвергета больше нет. Что войны не будет. Что наемники будут распущены по домам. Что у понтийского войска новый стратег, которого зовут Аристей, и что этот стратег хочет быть другом Рима. Он должен знать, должен знать обо всем. И чем раньше, тем лучше, — лицо Аристея дергалось. — Для нас лучше, царица.
— Да, хорошо, — отвернувшись, сказала Лаодика. Ей стало холодно, она зябко передернула плечами. — Я так и сделаю. Гонец отправится сегодня же. И, конечно же, ты прав: кто еще может стать новым стратегом? Иди, Аристей. Я… — она запнулась. — Я благодарю тебя и жду тебя утром. Приходи… если позволит рана. А сейчас иди. Ты должен отдохнуть, Аристей. Иди.
Он повернулся и пошел к выходу. Он шел очень медленно. Лаодика не знала — от слабости или оттого, что прислушивался к чему-то. Скорее всего, последнее. Аристей не доверял никому. Впрочем, как и все в этом дворце.
И все-таки он не услышал, как за его спиной оказался кривоногий евнух и, не замахиваясь, коротко ударил, вернее, не ударил, а просто ткнул под лопатку ножом. Аристей, взмахнув нелепо руками, упал ничком и больше не пошевелился.
Вытерев нож, евнух спрятал его под одежду и вопросительно повернул к Лаодике жирное безбородое и безбровое лицо. На лице было обычное плаксивое выражение.