Бродяга нож убирает и шеи касается рукой, считая пульс и хмурясь. Брут только вздрагивает и опускает ресницы, зашатавшись снова.
Бродяга его, почти бессознательного, тащит к себе в палатку.
— Я ушёл, — тяжело выдыхает тот час спустя, лёжа ничком на пенке. — Я… ушёл. Совсем.
— Да я понял, — фыркает Бродяга. — Тебя браслет глушит, что ты дохлый такой?
Брут утвердительно качает головой.
— И укусило что-то… что-то, — он неопределённо руками ведёт, очерчивая невнятный силуэт. — Ядовитое, кажется.
— Ты всё пропустил, — Бродяга сочувственно хлопает его по плечу. — Я тебе даже противоядие уже вколол. И перевязал.
— Я отключался? — Брут тяжело моргает. — Я…
— И сейчас ещё раз отключишься, кажется, — Бродяга снова скользит рукой на его шею, считая пульс. — Спи давай.
Противоядие вроде бы действует — слава богам. Кто их знает, этих горожан, какая у них восприимчивость к препаратам.
— Мне браслет… снять. Надо снять.
— Ты сейчас откинешься, если будешь его снимать, — Бродяга касается его лба. — Сначала сон.
Брут тихо хмыкает:
— Ты же сам вечно говоришь — сдохли бы все горожане…
Бродяга закатывает глаза.
Бродяга рядом с ним всю ночь сидит сторожевым псом, чутко дыхание слушая. Брут дышит неровно, то мечется, то затихает — Бродяга глупо боится спать, опасаясь, что он затихнет совсем.
Бродяга отключается под утро, положив голову ему на грудь и даже сквозь сон чутко отслеживая стук его сердца.
***
Утром Брут заметно оживает, только браслет на запястье всё трогает рассеянно — тот перегревается и жжётся, пытаясь контролировать, но не добивая до лагеря. Брут рукой машет, признаёт:
— Я так и не понял, как его снять. Намертво сидит… и не сломать. Но вы же как-то сняли, когда уходили?
Бродяга невесело скалится и начинает распутывать завязки кожаного наруча. Под ним — не слишком чистая тряпка; Бродяга её разматывает, игнорируя вопросительный взгляд.
Брут смотрит на обнажившееся бледное запястье, и его, кажется, начинает мутить.
Под тряпкой — жуткий шрам; в центре шрама — чёрная полоска металла, намертво вплавленная в руку.
— Мы не сняли, — Бродяга скалится шире. — Их невозможно снять.
Брут тяжело сглатывает, касаясь его руки.
— Всё ещё хочешь? — Бродяга хмыкает невесело. — Или, может, испугаешься и вернуться решишь? На постоянку с браслетом тебе жить здесь никто не позволит. Правила.
— Я и сам не захочу, — Брут вдруг вскидывает голову, упрямо сверкая глазами. — Я не ради полумер рвал все связи.
Бродяга фыркает почти гордо. Брут зубы сжимает. Просит глухо:
— Сделай это сам.
Когда Бродяга притаскивает тиски для фиксации запястья, ампулу обезболивающего и горелку, Бруту зримо становится нехорошо. Бродяга сочувственно сжимает его свободную руку. Спрашивает даже:
— Точно готов?
Брут сглатывает — кадык сухо дёргается вверх-вниз. Брут напуган, по нему видно, — и всё-таки он кивает, закрывая глаза. Бродяга смотрит на него скептически и вручает кожаный ремень:
— Зажми зубами. Обезболивающее уколю, но…
— Оно не подействует полноценно, — говорит вдруг Брут. — Из-за браслета…
— Я знаю, — кивает Бродяга. — Так что зажми зубами. Он даже чистый.
Брут смеётся немного истерично. Брут закрывает глаза, закусывает ремень и свободную руку стискивает на его плече, начиная дрожать, когда чувствует, что руку с браслетом намертво фиксируют тиски, а под кожу входит шприц.
— На счёт три, — говорит Бродяга, когда Брут чуть кивает, подтверждая, что рука онемела. — Раз…
И горелку включает.
Брут воет сквозь ремень, срывая горло; палёной плотью пахнет слишком сильно, и Бродягу самого мутит, и пальцы Брута на плече стискиваются так, что кажется — сейчас он просто сломает кость.
Браслет мигает в последний раз и — гаснет.
Бродяга горелку отставляет в сторону, торопливо заматывая ожог чистой тканью; руку освобождает и Брута трясёт за плечи:
— Всё, всё, эй, ты живой? Слышишь? Всё!
У Брута слёзы по щекам текут, его колотит крупно; он сгибается, и его выворачивает в траву. Бродяга даёт ему воды, потом припрятанную бутылку с напитком покрепче; Брут кашляет, подавившись.
— Слышишь меня? — ещё раз спрашивает Бродяга, заглядывая ему в лицо.
Брут кивает, роняя голову на грудь.
Бродяга легонько хлопает его по щекам, мешая сползти в обморок; Брут молча утыкается в его плечо.
— Это ничего, — бормочет Бродяга, как он думает, ободряюще. — Самые первые просто в костёр руки совали, горелок не было, обезбола не было, ничего…
Брут хрипло смеётся — смех переходит в истерику.
Бродяга отчаянно прижимает его к себе.
========== Система ==========
Брут чувствует… очень много.
Брут детей приютских ненавидит, Брут хочет ударить всех, кто когда-либо задевал его, Брут хочет кричать и отбиваться — Брут вынужден вежливо скалиться и решать споры словами, потому что знает: у него просто не хватит сил сделать это иначе. Брут хочет воспитателей потрясти за плечи, Брут хочет закричать, привлекая внимание, заставить их заметить, заставить их разобраться, заставить их навести порядок — Брут вынужден мило улыбаться и изображать пай-мальчика, чтобы получить хоть что-то.
Брут дышит — вдох-выдох — и терпит икаровы заскоки, Брут хочет встряхнуть его как следует, Брут хочет сбросить со стола чертежи, Брут хочет удариться о стену головой, Брут хочет ударить головой о стену Икара, Брут чувствует слишком много, желание помочь и защитить отвратительно мешается с раздражением и завистью, Брут хочет
перестать
чувствовать
вообще.
Брут с Икаром работает, не поднимая головы, мешает ему отчаяться и считает дни до получения браслета. Брут видит спокойствие взрослых и хочет так же — Брут держит себя в руках только силой воли и скрипит зубами, не пуская наружу ни злость, ни отчаяние.
Иначе он будет не лучше этих глупых детей, закатывающих бесконечные истерики, не лучше Икара; Брут д-о-л-ж-е-н владеть собой, чтобы всё не рухнуло, раз вокруг никто больше на это не способен.
Брут улыбается. Брут улыбается всем — и особенно своему отражению в зеркале, потому что его ударить хочется сильнее всего.
Бруту браслет на руку надевает лично Правитель, и Брут затаивает дыхание, глядя на блестящую полоску металла.
Щёлкает замочек.
Спокойствие
оглушает.
Брут моргает, будто только что из воды вынырнул и впервые увидел мир не замутнённым. Бруту злость мешать перестаёт, злости больше нет, нет отчаяния, нет зависти, Брут
дышит
впервые
полной грудью.
Брут улыбается наконец-то искренне.
***
Когда браслеты отключаются, Бруту страшно. Злость оглушает снова, как в детстве, как когда-то — и нет-нет-нет-нет, он не даст ей себя захватить, он не позволит, он способен остаться собой, он способен сохранить контроль, он… он…
…справляется.
А потом злость уходит, механизм начинает работать снова, и Брут, обессиленный, клянётся себе лично проследить за усилением защиты — Брут не уверен, как долго с этой бездной справляться сможет, если останется с ней один на один.
Брут ей сдаться боится — Брут думает, что лучше смерть, чем снова в безумие эмоций окунуться. Брут контролировать себя обязан; Брут в водовороте страстей барахтаться не хочет.
Брут знает по себе: система — во благо.
Если ради её сохранения предательство необходимо,
Брут
готов
предавать.