— И в браслете тоже. Он не заработал.
Руки у него снова начинают дрожать. Он головой трясёт, жмурится, пытаясь собраться и успокоиться — не получается вовсе. Бродяга разглядывает его скептически — и, резко подавшись вперёд, врезается губами в губы, кусаясь до крови.
Ловя чужую истерику. Кайфуя от неё, если совсем честно.
Брут вздрагивает, крепче сжимая на его воротнике пальцы — то ли оттолкнуть, то ли притянуть ближе, не делает в итоге ничего; Брут жмурится сильнее, замирая, забывая дышать — и… больно кусается вдруг в ответ.
Когда он открывает глаза, в них нет больше пелены и отсутствующего выражения. Он будто здесь целиком наконец-то, с Бродягой, и это почему-то заставляет торжествующе улыбнуться.
— Когда ты говорил, что ты моя проблема, — фыркает вдруг Брут, и эмоций в его глазах действительно слишком много, — я не думал, что ты имел в виду это.
— Я тоже, — усмехается Бродяга. Запястья его перехватывает — под рукой браслет, и осознание его бесполезности помогает с этим смириться.
И дёргает его на себя, губами и пальцами чувствуя, как рвёт у (бывшего) браслетника крышу.
========== Шрамы ==========
Бродяга смотрит исподлобья, скалится, сжимает кулаки и, кажется со стороны, по-настоящему его н е н а в и д и т. Они до хрипоты спорят — Бродяга комкает его идеальный воротник в пальцах, Брут хватает его за грудки и рычит что-то ему в лицо.
Для горожанина получается вполне прилично.
Муза тянет Икара за рукав, утаскивая его куда-то к большому костру в центре лагеря. Тот тормозит, оглянувшись; бормочет неуверенно:
— Они же так подерутся, тут даже разнять некому…
— Мой брат сможет за себя постоять, — Муза тянет настойчивее. — Идём, идём.
Икар позволяет утащить себя прочь — и у Бродяги, всегда рядом с Икаром более чем нервного, опасный огонь в глазах сменяется неприкрытым обожанием пополам со страстью — такой же опасной и тёмной. Бруту было бы, наверное, с ним наедине оставаться страшно — если бы такой же огонь не горел в нём самом.
Они друг друга не отпускают — со стороны так и кажется, наверное, что вот-вот начнётся драка. Бродяга глаза опускает медленно — с глаз Брута на губы, по шее голодным взглядом и, наконец, на пальцы. Говорит хрипло:
— Опять эти ваши эксперименты?
Брут тоже на руки свои смотрит — все в шрамах, мелких и не очень ожогах; Бродяга, отпустив его воротник, сжимает его запястья, разглядывая новые отметины на коже.
Медицина Полиса умеет залечивать раны быстро — но не бесследно, а Бродяга ему, кажется, ни одной царапины простить не готов.
Бродяга смотрит так, что Бруту кажется иногда — будь его воля, запер бы где-нибудь, не выпускал, не подпускал ни к чему опасному — чтобы следы на теле оставляли только его, Бродяги, губы и зубы.
Они оба знают, что Брут этого не позволил бы. Они оба знают, что Брут сам бы его запер от опасностей и его планов подальше, если бы не знал, что Бродяга пробьёт любые стены — если нужно, лбом. Любые цепи перегрызёт зубами.
— Эксперименты, — кивает Брут. — Мы с Икаром…
— Вы с Икаром, — шипит Бродяга, утягивая его в сторону палаток. Требует, едва они оказываются внутри самой большой из них, окончательно скрытые от случайных взоров: — Куртку сними.
Брут снимает, оставаясь в рубашке с коротким рукавом; Бродяга снова хватает его за запястья, разглядывая бегущую по предплечью левой руки цепочку ожогов.
И вдруг обветренными губами касается его пальцев, дыханием обжигая посильнее механизма, взорвавшегося недавно почти в брутовых руках.
Брут замирает — Бродяга его ладонь целует, потом запястье. Брут смотрит в тёмные, совсем синие сейчас глаза, и ему на миг кажется, что Бродяга мог бы просто вцепиться зубами, разорвать жилы — Брут ловит себя на мрачной уверенности, что он может.
Мог бы. Тому же Икару — да кому угодно из горожан — с удовольствием даже, с довольным сытым урчанием.
Бродяга кожу, действительно, чуть прикусывает, перекрывая следы от заживших ожогов своими; поднимается к локтю цепочкой укусов-поцелуев. Бродяга с какой-то собственнической методичностью не пропускает ни единого шрама — Бруту кажется иногда, что отметины от экспериментов слишком связаны в его сознании с Икаром, чтобы оставить их так просто.
Бруту кажется, что для Бродяги разукрасить его своими отметинами — единственный способ доказать всем и себе, что эти странные отношения вообще реальны. Что Брут — его.
— Верный пёс, хозяину руки лижешь, — выплёвывает вдруг голос от входа. — А ещё притворяешься волком.
Бродяга оглядывается с очень нехорошим лицом на кого-то из заглянувших Волков. Брут среагировать не успевает — Бродяга выхватывает нож со скоростью метнувшейся за добычей змеи.
Лезвие разрезает воздух в миллиметре от чужого лица. Волк убирается прочь, видя, что Бродяга тянется за вторым ножом и скалится, приподнимая верхнюю губу абсолютно звериным движением.
Волк успевает столкнуться с ледяным взглядом Брута — Волк вздрагивает, увидев что-то в его глазах.
Бродяга возвращается к пострадавшей руке и чуть лижет локтевую ямку, ведя губами выше. Брут рад, на самом деле, что Бродяга не видел его состояние каких-то пару дней назад.
Брут думает, что тогда Икара спасти бы, наверное, не успел — да просто не смог бы; думает, что с Бродяги сталось бы действительно перегрызть гению горло.
Бродяга кусает его на границе с рукавом рубашки, заглядывает под ткань, убеждаясь, что дальше шрамов нет, и новым укусом впивается в шею — конечно же, там, где не закроешь никаким воротником. Брут терпит — так привычно терпит эти собственнически-звериные замашки, терпит вечно разукрашенное после их встреч тело. Бруту это больное безумие нужно — чтобы справиться с безумием своим.
Брут сильно-на-грани-с-больно оттягивает его волосы и в тонкие губы требовательно кусает сам.
========== Крылья ==========
Брут гостей не ждёт. Брут и видеть никого не хочет — после нескольких суток почти без сна, заполненных чертежами и расчётами, хочется только упасть носом в подушку и проспать, не двигаясь, весь свой честно заслуженный выходной.
Да и кто к нему придёт почти ночью, ну правда.
Кажется, он успевает даже ненадолго в черноту провалиться — а потом в дверь стучат громко и настырно, и система умного дома выводит на браслет изображение с внешней камеры.
Брут искренне стонет. Брут проклинает всё на свете. Брут накрывает голову подушкой и жмурится, мечтая, чтобы всё это оказалось сном.
Брут тащится открывать. Конечно же.
Когда он добирается до двери, стук становится реже и слабее. Надеяться, впрочем, на то, что гость уйдёт, у Брута нет и мысли.
Этот — не уйдёт.
Сонный мозг даже не пытается понять, откуда он вообще взялся — в Полисе, под его дверью, среди ночи. Брут собирается просто послать его, закрыть перед носом дверь и упасть спать дальше.
…или, что вероятнее, пустить на ночь на свой диван, а потом потратить выходной на решение каких-то очередных проблем, потому что, ну к-о-н-е-ч-н-о, Икар не собирается этим заниматься, а этот, за дверью, не может не ввязаться в проблемы, а Брут не сможет просто его бросить, потому что Брут ответственный, потому что Брут знакомых, даже бесячих, не бросает в беде, потому что сам он наворотит таких дел, что потом либо Полис, либо его надо будет собирать по кирпичикам.
Господи, Брут просто хотел выспаться.
Пусть разбирается сам, в самом-то деле. Не маленький уже, да ещё и вечно орёт, что подачки ему не нужны — так пусть наслаждается самостоятельностью и разбирается со всем сам, почему Брут вообще должен с ним возиться, если у человека не хватает мозгов не создавать неприятности себе и всем вокруг.
Сейчас он откроет дверь и просто его пошлёт. Да. Пусть идёт… да хоть к Икару, который заварил всю эту кашу со знакомством с Изгоями и налаживанием связей. Доналаживались. Бруту это вообще никогда не было надо. Брута этот конкретный изгой вообще бесит до звёздочек перед глазами и предостерегающего жжения браслета.