Глухой ропот в ответ. Толпа подалась назад. Ещё немного. Но не разошлась, даже сомкнулась плотнее. Яков привычно — за войну случалось унимать мятежи — пробежал взглядом по первым рядам, примечая вожаков.
— Эй, вы, трое, — ткнул он пальцем в тех, кто показался ему таковыми. Как и все, вислоусые, обветренные деревенские дядьки, но на вид побогаче остальных. Один из них шустро спрятался за спины соседей.
— А ну оба, ко мне... — двое оставшихся шагнули вперёд, сдёрнув с голов мохнатые шапки и опасливо косясь на капитана.
— Что здесь происходит? — ответить попытались все разом, да так что ничего не разобрать.
— Молчать, — рявкнул Яков опять, надсаживая горло. — Что здесь происходит, я вас спрашиваю? — и ткнул пальцем ещё раз в самого толстого. Тот измял всю шапку, и начал говорить, трижды протитуловав капитана «вашей светлостью». На колени, правда не упал, и на том спасибо.
Говорил крестьянин долго, суетливо показывая пальцами то на небо, то на чёрный столб. Привязались, по его словам, к деревне несчастья да беды. С самого лета привязались, как раз когда деревня пыталась продать солдатам стоящий на полях урожай.
«Интересно, свой?» — подумал про себя капитан. Мужик, оказавшийся местным старостой, деловито рассказывал меж тем про беды и несчастия. Мало того, что какой-то бородатый сын дьявола безбожно обсчитал тогда крестьян на честно заработанные на урожае талеры, так и соседи, собравшись со всей округи крепко набили им морды. И все прочие части тела тоже. По колдовскому наущению, не иначе...
«Значит, не свой, раз побили», — подумал капитан мельком, пытаясь вспомнить — а не проходила ли рота осенью через эти края.
Крестьянин меж тем, все также махая руками рассказывал о кознях диавольских, переполнивших чашу ... А кто виноват — понятно дело, ведьма. Давно уже на подозрении была. А уж когда вызванный из бездны зверь порвал господина трактирщика — оного господина капитану тут же предъявили на обозрение. Жалобно стонущего и перевязанного холстиной с ног до головы. Короче, терпение у крестьян кончилось и пошли они правосудие чинить. Как водится, не над теми, кто виноват, а над теми, до кого можно дотянутся.
Яков обвёл толпу глазами ещё раз и похолодел — давать крестьянам говорить было ошибкой. Толпа успокоилась, отошла от первого потрясения и начала накручивать себя — каждое слово старосты встречалось густым одобрительным гулом, криками «так» и «правильно». Староста уже не робко отчитывался перед офицером — орал, махал руками, накручивая толпу. Кольцо вокруг капитана постепенно сжималось — блеск стали и золото шитья на офицерском шарфе капитана ещё держали передние ряды поодаль. Но сзади не видели стали, там слышали только слова — и напирали вперёд, теснили передних. Кое-где над толпой сверкнули в лунном свете жуткие стальные полукружия. Лезвия кос, насаженные торчмя. Капитан уже видел их в деле и его передёрнуло.
Ещё один вдох.
— Назад, — крикнул Яков во всю силу лёгких, — самосуд чините, сволочи.
— Прощения просим, ваша светлость, — теперь староста, почуяв силу, говорил уверенно и даже нагло, — но никак нет. Наша воля...
— Колдовство — дело инквизиционного суда. Не ваше, мужичье дело, в таких материях разбираться …
— Мы, ваша светлость, не католики чёрные, веры истинной держимся, евангелической. Нам инквизиция без надобности. Сами разберёмся, по всем правилам, люди просвещённые, …
— Хорош болтать, жги, — заорал кто-то — молодой, да нетерпеливый, выскакивая из задних рядов и занося над головой иззубренную косу.
Громом ударил мушкетный залп. Торопыга застыл, коса, перевернувшись, упала с перебитого древка. Парень в испуге шагнул назад, оступился и сел прямо в костёр. И тут же вскочил, убежал с диким криком. Яков обернулся — посреди леса, во тьме под еловыми ветками вспыхнула россыпь злых оранжевых точек — огоньки солдатских фитилей.
«Больно много, — машинально отметил себе капитан, — я приказал поднять одно капральство». На миг воцарилась тишина. Мёртвая, как в сердце бури. И вдруг толпа глухо гудя, шарахнулась в стороны, давая дорогу кому-то.
Тишину разорвал скрип сапог — холодный, мерный звук, царапающий душу. В проход между людьми спокойно шёл человек. Не шёл — шествовал. Капитан его даже не сразу узнал — несуразный берет на голове, клочковатая борода торчком, короткое древко полупики небрежно лежит на плече. Ротный мастер-сержант, но вид у него был такой, что спрятаться захотелось не только крестьянам.
А сержант вышел в середину освещённого круга, остановился и небрежно бросил
— Вольно, — уставная команда сопровождалась величественным взмахом руки. Достойным иного маршала. Яков не знал, что старый волк задумал, но, на всякий случай, решил подыграть.
— С кем имею честь? — спросил он сержанта — вежливо, с поклоном, как старшего по званию.
— Йорг фон Фрундсберг, к вашим услугам. Толпа испуганно зашумела, попятилась …
— Но... но ваша.... — запинаясь, спросил кто-то из задних рядов...
— Зовите меня просто — герр оберст, — тем же тоном проговорил сержант.
— Герр оберст, но вы же умерли. — Знаменитый фон Фрундсберг, полковник ланскнехтов действительно умер добрых двести лет назад. Пугать его именем детей и шведов это пока никому не мешало.
— И что? — ответил сержант, ловя храбреца взглядом, — это повод оставлять полковое знамя? Тем более, что на нем изображены Христос, Богородица и все святые... А с таким знаменем, строем и под барабан — черти в аду закрыли все, что можно закрыть и спрятались перед нами. На всякий случай. Разумная, с их стороны предосторожность, я вам скажу. Вот и идём, по старой памяти обратно на землю. Без меня в Германии еретики расплодились, говорят… — тут сержант обернулся, внимательно посмотрел на привязанную к столбу фигуру, хмыкнул в усы и сказал
— Что, уже искореняете ? Правильно, так и надлежит поступать с врагами римско-католической веры... А больше лютеран здесь нет? Ну тогда можете идти по домам, я вас больше не задерживаю. — сержант сделал величественный, явно подсмотренный у архиепископа жест — отпускаю, мол.
Поле опустело вмиг, только пятки засверкали... Сержант задумчиво поглядел вслед убегавшим, пару раз пнул ногой потерянные в давке вещи, нагнулся, подобрал чью-то шляпу, повертел в руках. Оглядел поле ещё раз и глубокомысленно заметил:
— Да, капитан, такого быстрого бега я давно не видел. Надо будет наших орлов подучить...
— Только берет не потеряйте и наши себя ещё покажут... герр оберст... — страх ушёл, Якова почти против воли потянуло на веселье... тут он напомнил себе, что пехотному офицеру ржать как лошадь неприлично, отвернулся и пошёл к солдатам.
Спасённую Рейнеке попытался донести до лагеря сам, не доверяя никому такое дело. Итальянец Лоренцо сунулся было — то ли помочь, то ли посоветовать что-то весёлое. Сунулся и отлетел, как ошпаренный. Впрочем, голосу разума в лице увязавшейся за мужем Магды парень вскоре внял. Спасённую девушку — капитан заметил длинную прядь волос — уложили на сымпровизированные Гансом носилки. Дальше солдаты дошли без приключений. И ношу свою драгоценную донесли, даже не уронили ни разу.
Пока капитан сдавал лошадей, церемонно извинялся перед французами — гигант де Брасье извинения принял, пусть и с ворчанием — Магда бесцеремонно заставила юнкера уложить его ношу на лавку и погнала за водой. Солдаты сгрудились вокруг, Яков подошёл тоже — интересно было посмотреть, из-за кого чуть не пришлось под крестьянскую косу подставляться.
Девушка. Совсем молодая, лицо — простое, круглое с россыпью ярко-рыжих веснушек. Довольно милое... Яков скосил глаза на Рейнеке и подумал, что вслух это говорить не стоит. Не типичное для этих мест лицо, капитану почему-то пришёл на ум полковник О'Рейли. Яков даже пытался вспомнить, а не проходил ли их полк в этих местах лет эдак пятнадцать — шестнадцать назад. Лицо бледное, щеки горят, глаза — закрыты.
«Если умрёт — будет обидно. Зря подставлялись» — подумал было капитан, но тут девушка на мгновение открыла глаза и прошептала пару слов. Капитан расслышал «Милый ангел», а дальше шёл совсем бред. И провалилась в беспамятство снова.