Это чувство еще продолжало теплиться в душе, согреваемое воспоминаниями, когда отец и сын Хвощинские уехали. И закончилось, когда Самсония понесла. Почти полгода она, как могла, скрывала свою нежданную беременность, но бабы на селе все заприметили. А вскоре все селяне Полянок уже знали, что Самсония Полянская ждет ребенка от молодого графа Хвощинского. Бабы, когда она проходила мимо, щурились и ядовито шептались, старухи плевали ей вслед, мужики провожали долгими взглядами и негромко обменивались между собой едкими словечками, а бойкие пацаны пускали в спину Самсонии и вовсе не хорошие и поносные слова. Но Самсония Полянская не рвала на себе волосы, не посыпала голову пеплом и не пыталась кусать локти: все ее помыслы были сосредоточены на будущем ребенке. К тому же, кто еще на селе, да и во всей волости, если не в уезде, мог похвастать тем, что носит во чреве графское дитя?
Самсония на сельчан не сердилась: что ж, дело известное, злы люди, слабостей не прощают, хотя и надо бы, ибо слабость не подлость и зла никому не чинит. Полянская – а в Полянках полсела были Полянские, а остатняя часть села носила фамилию Никольские, – не скрываясь, ходила по селу с животом, зная материнским чутьем, что будет сын, разговаривала с ним, пела песни, когда они оставались одни, и он, казалось, слушал ее.
– Ты с ним, Сима, говори, говори, – учила ее повитуха бабка Параскева, – ребятенки в утробе все слышат и все чуют, и голос матери различают и признают, он их завсегда успокаивает…
Родила Самсония в бане. Бабка Параскева, принявшая роды, почитай, без малого, у сотни селянок, то гоняла ее на полог, то велела спускаться, а когда начались схватки, велела стать на карачки и выгибать спину, потягиваясь, как потягиваются, проснувшись, кошки.
– Дыши медленно покудова, – поучала повитуха. – На счет один-два-три-четыре вдыхай, на счет от одного до шести – выдыхай. Да вдыхай носом, а выдыхай ртом.
Когда вот-вот должно было родиться дитя, бабка Параскева заставила Самсонию лечь на лавку, раздвинуть ноги «поширше» и дышать мелко и часто. А потом показался ребенок. Вышел он легко, без трудностей; бабка приняла его в чистое полотенце, и дитя заорало на всю мыленку благим матом.
– Скажи ему что-нибудь, – немедленно потребовала повитуха.
– Георгий, сыночек мой, – тихо проговорила молодая мать. И ребенок, услышав и узнав голос матери, мгновенно успокоился. Так появился на свет Георгий Николаевич Полянский, первый парень на селе…
Так уж в жизни заведено, что все, имеющее начало, имеет и конец. Кончилось беззаботное счастие и разгульное житие Жоры Полянского. Кабатчик как-то в одночасье разорился, питейное заведение прикрыли, и остался графский сынок снова не у дел. А безделие, как известно, к добру не ведет. Появились дружки-приятели, такие же неприкаянные, как Жорка, пахать-сеять не приученные и промышлявшие делами отнюдь не благовидными. А тут еще стала обхаживать его солдатская вдова Шура Никольская, бабешка в любовных делах опытная и умелая, при сдобном теле и сладкая донельзя! Есть такие на селе: и красавицы не первые, да столь ладненькие и аппетитные, что коли вышел бы указ царский, что православным, одинаково, как и басурманам, можно по четыре жены иметь, то выстроилась бы к Шурке Никольской из мужиков да сватов очередь до самой Соломки-реки, не иначе. Есть такие бабы, супротив которых устоять нет никакой возможности, будь ты хоть юноша прыщавый, хоть мужик степенный да семейный… А к бедовой Шурке так еще и уездный исправник Степан Иванович Полубатько время от времени захаживал, чайку попить, покалякать о делах праведных да телесную надобность мужикову справить. Ну, как такому большому начальству откажешь? А Жорка сильно привязался к вдовице. И хоть она его годков на десять постарше была, так ведь любви не прикажешь. Особенно, когда шибко охота…
Однажды приехал Степан Иванович в неурочное время. А у Шуры в гостях пребывал Жора, и не просто гостем, а прямо-таки в постеле прохлаждался, любовные ласки с большим удовольствием принимая. Исправник, как увидел такое непотребство, в ярость неописуемую пришел и давай стегать обоих плетью по голым телесам. Жорка хоть и молод был, но спуску никому не давал и подраться совсем не промах. Когда на Масленицу или по уговору сходились Полянские с Введенскими на льду Соломки на кулачках драться стенка на стенку, так Жорка в запасных был, то есть придерживался до поры. Но как только Введенские начинали ломить Полянских – выпускался. Удар у него был тяжелый – никакой гирьки в кулак зажимать не надобно: валил супротивника с ног сразу. Вот и сейчас, не успел Полубатько в очередной раз замахнуться, чтоб его плетью огреть, Жорка руку его ловко перехватил, назад завернул, а с левой так исправнику вдарил, что выбил четыре передних зуба и лишил природных чувств.