Выбрать главу

– Девственная плева разорвана?

– Нет, цела. Но анус растянут. Были сношения.

– Наказание, а потом в Столовую!

– Нееет! Пожалуйста! Это неправда. Неееет! Я никогда…. Яяяя…!

– Стража!

Ворвались трое мужчин, скрутили Номер Три и выволокли за волосы из помещения.

– Твоя очередь! – толкнула меня в плечо.

Стало жутко, я набрала в легкие побольше воздуха и шагнула за ширму. Мою грудь и соски ощупали, потрогали спину, бедра, заглянули в рот.

– Месячные регулярные?

Кивнула.

– Зубы здоровые, язык светло-розовый. Немного анемична – выписать витамины. Грудь – размер номер четыре. Соски темно-розовые мелкие, неглубокий пупок. На правом плече родинка, над левым соском еще одна родинка. В кресло!

Взобралась на кресло и зажмурилась, когда мне на живот надавили.

– Зеркало нулевое. Она маленькая.

Что-то холодное скользнуло внутрь, очень неприятно растягивая влагалище, затем так же что-то проникло в анус, и я вся внутренне сжалась.

– Отлично. Хоть одна отвечает требованиям. Поставь десять. Волосы уничтожить на всем теле, родинки вывести. Открой глаза и посмотри на меня.

Я приоткрыла веки, чувствуя себя униженной и раздавленной, все еще с холодной штукой в промежности.

– Секс был? Мужчины трогали?

– Нет.

– Женщины?

– Нет.

– Оргазм испытывала?

– Нет.

– Хорошо. Даже отлично.

Зеркало убрали, и я ощутила облегчение. Спустилась с кресла.

– Одевайся и жди в коридоре.

Одна что-то шепнула другой, и та повернулась ко мне.

– У тебя линзы?

– Что?

– Зрение нормальное или это линзы?

– Нееет. Я хорошо вижу. Линзы не ношу.

Они обе присмотрелись к моим глазам.

– Впервые вижу такие голубые глаза у вас человечек.

– Какой бы она стала, если бы…

– Никакой! Они не становятся уже несколько веков как! Все! Иди!

Глава 5

Я не люблю его каждой бабочкой, порхающей в моем животе, каждым судорожным вздохом, стоном или криком дикого наслаждения. Я не люблю его сжатыми до хруста пальцами и искусанными до крови губами. Я не люблю его, как мотылек не любит смертельный огонь, на который летит вопреки всем доводам рассудка…потому что такова его участь… Я не люблю… я повернута на нём, больна им, заражена, отравлена, взята в плен, поставлена на колени…и он знает сам, КАК БЕЗУМНО я его не люблю…

Чувствует, как и я его…Словно я пришита, и каждое движение, в попытке отдалиться, разрывает кожу и мне, и ему.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

В тот вечер я впервые услышала звук сабара. Это была сирена. Не в привычном смысле этого слова, а музыка. Монотонная, тягучая, ударяющая по нервам и в то же время красивая, классическая, но мне незнакомая.

Все заторопились по своим комнатам. Это была не паника, но что-то очень быстрое, хаотичное, торопливое. То, как люди разбегались по углам. И мы к себе в спальню пошли, пока еще ничего не понимая и оглядываясь по сторонам, через секунды нас догнала Сунаг. Кокошник на ее голове горделиво торчал вверх, как огромный корабль, и серая накидка на плечах тряслась в такт ее шагам. Из-за худобы и низкого роста она напоминала мне старую ведьму.

– В темпе! В темпе! Ползут они! Когда стихнет сабар, все комнаты будут закрыты! Вам будет некуда сунуться! Замки закроются автоматически на дверях и на окнах! Идут они еле-еле! Как будто у них есть все время этого мира. Жить надоело?

Мы поторопились, придерживая в руках свои вещи, пакеты с одеждой. Из моего сектора я осталась одна. Номер Три изгнали, а номер Пять увели в лазарет. Что с ней там делали – неизвестно никому. Я даже боялась себе представить, что означает «ушить», и в каком месте это сделают. Оставалось радоваться, что мне ничего ушивать не надо. А свести родинки…ну это пустяк. Хотя мне все в себе нравилось, в том числе и мои родинки.

Сабар продолжал выть.

– Вот ваша комната. Пошевеливайтесь!

Мы оказались в одном помещении с девушками из секторов два и три. Но вместо девяти нас осталось шестеро, а точнее, пока четверо. Двоих из нас не было. Едва успели переступить порог комнаты, как дверь захлопнулась, опустились железные жалюзи. Щелкнули замки и слева, и справа. На дверях и на окнах.

Сабар стих. И вместе с ним стихли все звуки вообще. Воцарилась не просто тишина, а нечто невообразимо сумеречно глубокое.