— Любопытно, — признал Август. — Что дальше?
— Дальше она мне много чего наговорила, но только я сейчас ни слова не помню. Наверное, и не должна до времени, но вот в конце разговора…
— Что она сказала тебе в конце?
Август уже догадался, что то, о чем хотела и боялась сказать Татьяна, это именно те слова, которые прозвучали в конце разговора. Их Татьяна запомнила, и по-видимому неспроста.
— Сказала, что не надо нам пока жениться…
— Что значит, не надо жениться? — обомлел Август.
— Не велела "оформлять отношения" — фыркнула в ответ Татьяна. — Трахаться можно, а вот брачеваться — нет.
— Почему? — Вопрос закономерный, разве нет?
— Я ее тоже об этом спросила.
— А она?
— Сказала, что не моего ума дело. Все равно не пойму. Но добавила, что дело в месте и времени. Сказала дословно: " Не здесь и не сейчас".
— Тогда, где и когда? — не выдержал Август.
— Вот и я ее спрашиваю, — продолжила свой рассказ Татьяна. — "Тогда, где и когда?" А она мне — "когда время наступит, и место подходящее найдется". Тогда, я ее спрашиваю, как мне узнать, подходящее оно или нет? А она мне — "Поймешь". Ну, я и спрашиваю тогда ее, что мол делать, если все-таки не пойму? А она мне эдак холодно — "Значит, не судьба", повернулась и ушла.
— Значит, нет? — расстроился Август, который впервые в жизни по-настоящему хотел не просто любить кого-то, но и сочетаться с этим кем-то законным браком "перед лицом людей и богов".
— Думаешь, мне не хочется? — заплакала вдруг Теа. — Мне… мне тоже хочется… Чтобы фата, цветы и марш Мендельсона… Но с Матриархом спорить? Она же тебя спасла, когда я ее попросила!
Об этом они ни разу не говорили, но сейчас Август понял, что Татьяна тогда обращалась ко всем, к кому могла. К богам, к предкам рода — ко всем! И Теодора ее молитву услышала. Она ведь так Августу и сказала:
"За тебя молит Варвара, и вот ей я отказать не могу".
— Ну, что ж, — не без печали и разочарования вздохнул Август, — раз Мать-рысь сказала, так тому и быть. А только все равно жаль!
***
В конце концов, к огромному облегчению Августа, поход в русскую баню "всем табором" не состоялся. Теа сама так решила, а эта женщина своего добивалась всегда. Переиграла планы и на этот раз. Переговорила с принцессой, пошепталась с Анечкой Брянчаниновой, улыбнулась графу Василию, и все, собственно. Все вдруг дружно расхотели мыться на крестьянский лад, и, в результате, дамы парились отдельно — им "ассистировали" две дворовые девушки, в "совершенстве овладевшие банно-прачечным искусством", как изволила выразиться Татьяна, — а уж после них зашли граф Василий и Август в сопровождении самого "господина банщика", которого к его полному разочарованию так и не допустили до дамских телес. Видимо, с огорчения от такого афронта он так обработал Августа березовым веником, что у того даже дух захватило. И вот, лежа под летящим над его спиной веничным жаром, вспомнил он вдруг, что, судя по одной, виданной им как-то по случаю гравюре Дюрера, в Германских государствах тоже уважали это странное удовольствие. Там, на той гравюре, этим делом занималась женщина, поскольку художникам мужские бани без интереса, зато женские — подарок богов. Впрочем, если оставить в покое художников и их вполне простительные склонности, Август должен был признать, что хоть временами ему и хотелось "прекратить экзекуцию", результат вышел весьма впечатляющий. Усталость оставила его, так же, как и мрачные мысли. Кажется, даже дышалось теперь легче, и кровь резвее бежала по жилам. А уж после пары чарок "хлебного вина", которое по совету Новосильцева, гости заедали копченым салом, "черным" ржаным хлебом и хрусткой квашеной капустой, жизнь стала напоминать всем собравшимся "пополдничать" в примыкающей к бане жарко протопленной палате, то есть, всем членам экспедиции, не иначе, как Элизий или, если по-местному, Ирий-сад.
— Сейчас, верно, часа четыре по полудни, — спросила вдруг раскрасневшаяся от печного жара и водки Теа, — так отчего же этот прием пищи зовется полдником?
И в самом деле, отчего? Август уже в достаточной мере овладел русским языком, чтобы оценить заложенный в корне слова смысл. Но, как оказалось, этого не знал никто. Сами же русские и не знали. Впрочем, граф Василий высказал не лишенное изящества предположение, что слово это народное, "а народ у нас по преимуществу — пейзане". У землепашцев же дневной цикл смещен, так как они начинают день часа в четыре утра, с солнцем. И тогда, шестнадцать часов, возможно и есть для них половина дня, то есть время, когда заканчиваются основные работы.