Тело трепетало, словно пригрезившиеся ласки имели место на самом деле. Дерзкие и упоительно нежные. Кожа словно впитала прикосновения, а губам было больно от приснившихся поцелуев. А еще я помнила его запах, так отчетливо, будто Рейтон и впрямь находился рядом и шепотом щекотал виски.
Потом возвращалась боль. Она, как осьминог, раскидывала свои щупальца по телу, не позволяя расслабиться. Терзала, будто в наказание за неведомые ошибки. Я снова закрывала глаза, но уснуть больше не выходило: воспоминания подступали так отчетливо, словно я вновь оказывалась в замке мужа. И в его объятьях. Ждала, что он очутится где-то рядом, и знала, что прогоню прочь, если посмеет приблизиться. Слуге были даны четкие распоряжения не пропускать никого из посторонних на территорию имения.
Я ни с кем не желала говорить о прошлом, но Денизе были не нужны слова. Однажды ночью, вороша тлеющие в камине угли, она проговорила, поднимая на меня глаза:
– Все в мире имеет свою цену, а право забыть дается не каждому.
– Вот как… – я смотрела на старую женщину почти с обидой. – Значит, у меня этого права нет?
– Я так не сказала… – глаза Денизы сощурились, читая то, что я скрывала глубоко внутри. – А ты сама хочешь забыть, Лиаль?
Уснувшая было в теле боль опять встрепенулась, отплетая меня своими корявыми лапами. Хотела ли я? И если этого не сделать, как жить дальше?
Она ушла, оставив дверь приоткрытой, будто зная, что совсем скоро я шагну в пропахший ночными ароматами лес. Словно подталкивая меня туда.
На крыше поскрипывал флигель в форме неведомой птицы, пронзая ночное небо. Вокруг него выл и гудел в своей стихийной злобе ветер, но повлиять на его прямоту был не в состоянии.
Я помедлила, всматриваясь в глубину хрустальной ночи. Деревья в лесу набрасывали прозрачные мантии из лунного света и замерли в неповторимом великолепии.
Кругом нависала тишина, я слышала лишь шуршание травы под ногами да шум собственного дыхания. Внезапно возникло чувство, что за мной следят, я невольно обернулась, высматривая, нет ли кого-нибудь рядом. Даже захотелось вернуться обратно в дом, но ноги, будто обретя собственную волю, вознамерились двинуться дальше в сумрачный лес.
Поблизости что-то шевельнулось, и я обратилась в слух. Во рту пересохло, в ушах отдавался стук сердца, а вокруг с каждым шагом все сильнее теснились деревья. Потом совсем рядом, почти у моих ног мелькнула тень, и я невольно усмехнулась, различая в темноте очертания крошечной зверушки. Как же права Дениза, задавая свои неудобные вопросы! Мне по-прежнему в каждом шорохе чудится присутствие того, кто проник так глубоко в мою сущность.
Я долго не двигалась, замерев в ожидании. Над горами на западе уже сияло зарево, сначала бледно-желтое, потом приобретшее зеленоватый оттенок, и, наконец, кристально-синее, будто цветное стекло. Тени медленно расползались, тая предрассветной дымкой, и опускались прозрачными каплями на густую зелень травы под ногами. Меня переполняла горькая грусть, смесь знания и воспоминаний. Знаний о том, что ничего не вернуть, и воспоминаний о былом и должном.
Глаза заволокло неясной пеленой, и я не сразу различила, как зашевелились в траве, распускаясь, жемчужные головки.
Роса тут же намочила подол платья, когда я склонилась к цветам палония. Они пахли горьковатым диким медом, и кожа на кончиках пальцев сделалась невероятно чувствительной, стоило мне лишь коснуться их.
Каково это? Не помнить? Не возвращаться бесконечно мыслями ко всему, что успело случиться? Не продолжать желать до потемнения в глазах? До боли, затмевающей разум?
Прозрачные капли дрожали на крошечных лепестках. Такие манящие… Я проиграла самой себе, понимая, что не могу справиться. Не способна забыть. И как же безумно права Дениза, говоря, что я и не хочу забывать! Но разве есть какой-то иной выход, кроме спасительного забвения?
Я устала… безумно устала… Пусть даже во сне ничего не возвращается, не терзает меня, напоминая о жестоком розыгрыше…
Губам стало горячо, когда я обвела их влажными от росы пальцами. Цветы благоухали, их аромат пьянил, обещая такое близкое избавление. Только сердце заныло сильнее, будто я добровольно наносила себе еще одну рану. Все кончится… прямо сейчас… Мне достаточно только приоткрыть рот и слизнуть эту капельку. Вот так…
***
Показалось, что рассвет наступил раньше. Как раз в тот момент, когда губ коснулись прохладные капли. У них почти не было вкуса, лишь едва уловимый сладковатый оттенок, который растопил внутри горечь обиды. И я улыбнулась.
Сумрачный лес больше не удручал, а обострившиеся внезапно ощущения позволили почувствовать всю прелесть того, что окружало меня. В воздухе витала нежная, пряная смесь душистых трав и ароматов цветов, та, что встречается лишь ранним утром, когда вся земля еще юна и свежа и не скована пыльной усталостью. В голове замелькали странные, прежде неведомые мне образы.
В густой изумрудной зелени цвета палония действительно походили на жемчужины, яркие, драгоценные, подобные тем, что хранились в сокровищницах княгини Лэн. Дениза рассказывала, что мы с сестрой, то есть настоящая Лиаль, любила забираться туда без позволения матери, пробирались пустынными коридорами в дальнее крыло дома, куда без дела никто не заглядывал. Озирались по сторонам, испуганно, словно воришки, только чтобы попасть в заветную комнату и полюбоваться роскошными драгоценностями.
И я словно начала видеть это… в своих воспоминаниях. Или роса на лепестках зачарованного цветка принесла эти странные ощущения? Чувство, будто что-то подобное и правда было в моей жизни.
Маленькие белые цветы заговорили с моим разумом, вскрывая то, чего там никогда не было. Я смотрела на их тончайшие лепестки, почти прозрачные в синеющем сумраке наступающего дня, – и не могла оторвать глаз.
Снова подумала о матери, моей настоящей матери, которую я почти не помнила. Невольно сравнила эти воспоминания с ожившими в голове картинками из другой реальности. В ней красивая улыбающаяся женщина, поразительно напоминающая Ильис выслушивала нелепое детское бормотание о том, где именно находились мы с сестрой. Если нас никогда не ожидало наказание за то, куда мы влезали без спроса, зачем нужна была ложь? И ведь не только в той ситуации приходилось лгать. Как любой ребенок, сначала совсем маленький, потом уже повзрослевший, придумывает оправдания своим промахам и ошибкам, так было и со мной. Не раз, не два. Многократно. Я вряд ли бы сумела счесть те мгновенья, когда позволяла себе солгать. Для чего?
Я провела пальцем по тающим на лепестках капелькам росы и снова слизнула сладкую влагу.
Это был страх. Ложь превращалась в своего рода крепость, где я как будто находилась в безопасности, чувствуя себя полновластной хозяйкой обстоятельств. И полагала, что из этой крепости могу управлять своей жизнью, еще и влияя на других. Была уверена, что мои секреты таковыми и останутся. Но любая крепость неизбежна без стен, и их приходилось строить, находя таким образом оправдание для лжи. Как будто я лгала, чтобы защитить себя от боли, и уберечь окружающих от переживаний. И в ход могло пойти все, что угодно, лишь бы внутри той лжи я чувствовала себя уютно.
Но в действительности не существовало никакого уюта. Ложь становилась прикрытием, щитом для страха от того, что не удастся справиться с переживаниями, которые окажутся слишком болезненными. А ведь они зачастую могли явиться совершенно безобидными. Мать в любом случае прощает свое дитя, но насколько проще ей было бы перенести одну лишь детскую шалость, не отягощенную еще и ложью? Ведь любовь заранее готова все покрыть. Потому для обмана вряд ли существует оправдание, как и ничто не может сохранить от ударов, допущенных этим обманом. Рейтон солгал мне, но ведь и я находилась рядом с ним, пребывая во лжи.
Зачем Дениза рассказала мне о палонии? И о чем она умолчала? Я вновь перевела взгляд на трепещущие лепестки, и показалось, что под их стеблями вздохнул ветер, а сквозь густые заросли я словно различила на себе проницательный взгляд ведуньи. Она не все мне сказала. Пообещала облегчение и победу над болью – и я это обрела. Но цветы таили в себе намного больше, и я не смогла бы это понять, не прикоснувшись к капелькам росы на них.