— Содержи их в чистоте, — велел он. — И не приведи Господи что-то окажется не на своем месте. Если они заржавеют, я с тебя шкуру спущу. Я не для того их тебе дал. Ты понял?
Я с благоговением провел по инструментам пальцами, ведь они были подарком.
— Хорошо, — сказал я, не находя слов, чтобы выразить свою благодарность.
Как-то утром, спустя пару недель после его отъезда, я зашел в их (ее) комнату. Мама взяла дополнительную смену в закусочной. Когда она вернется домой, у нее опять будут болеть лодыжки.
Солнечный луч тянулся из окна, падая на дальнюю стену, а в нем кружили маленькие пылинки.
В комнате пахло им. И ею. Ими обоими. Запахи родителей смешивались воедино. Пройдет много времени, прежде чем его запах исчезнет. Но это случится. В конце концов.
Я открыл дверцу шкафа. Одна сторона по большей части пустовала. Но некоторые вещи остались. Маленькие кусочки жизни, которой больше не существовало. Например, его униформа. Четыре рубашки висели у задней стенки шкафа. Нашивка «У Гордо» курсивом красовалась на них.
И вышитое «Кертис». Кертис, Кертис, Кертис.
Я провел кончиками пальцев по ряду рубашек.
Снял с вешалки последнюю. Накинул себе на плечи. Она оказалась тяжелой, пахла мужчиной, потом и тяжелым трудом.
— Хорошо, Окс, — произнес я. — У тебя все получится.
И начал застегивать пуговицы. Пальцы цеплялись за них, слишком большие и грубые. Я был неуклюжим и глупым. Руки и ноги — непослушными и неловкими. Казалось, я слишком велик даже для себя самого.
Застегнув последнюю пуговицу, я закрыл глаза. Сделал глубокий вдох. Вспомнил, как мама выглядела сегодня утром. Фиолетовые круги под глазами. Поникшие плечи. Она сказала:
— Веди себя сегодня хорошо, Окс. Постарайся не влипать в неприятности.
Будто находить неприятности на свою голову — единственное, что я умел. Будто это случалось со мной постоянно.
Открыв глаза, я посмотрел в зеркало, висевшее на дверце шкафа. Рубашка оказалась слишком велика. Или я слишком мал. Не знаю, что ближе к правде. Я выглядел как ребенок, играющий в переодевание. Словно притворялся кем-то.
Нахмурившись, я взглянул на свое отражение и понизив голос сказал:
— Я — мужчина.
И не поверил себе.
— Я — мужчина!
Я поморщился.
— Я — мужчина.
В конце концов я снял с себя отцовскую рубаху и повесил ее обратно в шкаф. Закрыл дверцы, а пылинки все продолжали кружить в лучах заходящего солнца.
ГЛАВА 2
КАТАЛИТИЧЕСКИЙ НЕЙТРАЛИЗАТОР/СОН НАЯВУ
— Автосервис Гордо.
— Привет, Гордо.
— Да? Кто это? — буркнул он будто не узнал.
— Окс.
— Окснард Матисон. Как раз думал о тебе.
— Правда?
— Нет. Какого хера тебе надо?
Я улыбнулся, потому что знал, это показное. Странно было ощущать, как на лице непроизвольно растянулась улыбка.
— Я тоже рад тебя слышать.
— Да, да. Давненько не видел тебя, малец, — я давно не заходил, и Гордо злился.
— Знаю. Мне пришлось… — я не знал, что сказать.
— И как давно спермодонор съебался?
— Пару месяцев назад.
Пятьдесят семь дней. Десять часов. Сорок две минуты.
— Ну и нахер его. Ты ведь понимаешь это, верно?
Я понимал, хотя он все равно оставался моим отцом. Так что, может и нет.
— Конечно, — ответил я.
— Твоя мама в порядке?
— Да, — нет. Вряд ли она была в порядке.
— Окс.
— Нет. Я не знаю.
Гордо глубоко затянулся и вздохнул.
— Перекур? — спросил я. И почувствовал боль, это было так знакомо. Я почти ощутил, как запах дыма обжег легкие. Представил Гордо сидящим как обычно за автомастерской. Он как всегда курит и хмурится. Вытянул длинные ноги, скрестив в лодыжках. Масло под ногтями. Яркие цветные татуировки на руках. Вороны, цветы и образы, смысл которых я никак не мог понять.
— Да, смертельные штучки.
— Ты можешь бросить.
— Я ничего не бросаю, Окс.
— Даже старые псы учатся новым трюкам.
— Мне двадцать четыре, — фыркнул он.
— Старик.
— Окс.
— У нас проблемы, — наконец выпалил я.
— Банк? — спросил он.
— Она думает, я их не вижу. Письма.
— Как давно они приходят?
— Не знаю, — мне стало стыдно, я не должен был звонить. — Мне пора.
— Окс, — настаивал Гордо. — Как давно?
— Семь месяцев.
— Гребаный ублюдок, — разозлился он.
— Он не…
— Не надо, Окс. Просто… не надо.