Их души освобождаются, до предела наполненные одержимостью, страстями, ненавистью к противникам, поэтому в них нет места для нового опыта, как не было готовности к переменам в сознании тех, кто при жизни стал фанатиком.
Души фанатиков ждут своего часа. Они разделены на… хорошо, назовем по-вашему, на армию света и армию тьмы. Не спрашивайте, кто из них хорош, кто плох. В природе нет добра и зла.
Скоро проект на Земле закрывается, а это значит, что вот-вот наполнение армий достигнет критической величины. И тогда ударит между ними разряд.
Ира охнула, прикрыв рот ладонью.
— Скоро?
— Точно час назвать не могу, но скоро это и есть скоро. По крайней мере, по нашим меркам.
Они проговорили всю ночь, самые обычные люди, Андрей Рабинович и Ирина Коваленко, и один из нефилим, который еще вчера был просто Мишей.
Музыка в гостинице затихла. Ночные тени растаяли, живая вода Мертвого моря тихо вздыхала, заполняя паузы в разговоре, которые становились все длиннее.
Никогда раньше эти трое не были так близки, никогда их слова, обращенные друг к другу, не были так серьезны, просты и искренни. В ночь перед тем, как попрощаться навсегда, все тайны были раскрыты, почти все. И их души были раскрыты новому знанию, в котором сплелось прошлое и будущее. И не осталось в них места страху, тревогам и сомнениям.
Ясный рассвет коснулся берега и воды, лиц и рук. Михаэль поднялся, отряхнул песок с ладоней и бережно уложил свои сокровища в мешок. Ирина протянула ему ожерелье, которое дремало у нее в ладонях всю ночь, всю эту удивительную ночь. Изумрудные камни исчезли в темной глубине мешка. Михаэль коснулся губами пальцев Ирины, протянул руку Андрею, поправил крылатый диск на груди.
— Прощайте. Все будет хорошо.
И ступил на воду.
Одинокий купальщик остановился у мостков, ведущих вниз. Кто-то оставил на песке белоснежный гостиничный халат. На берегу застыли мужчина и женщина. Они смотрели на море. Женщина улыбалась, приложив пальцы к губам, мужчина поднял руку в коротком приветствии и замер, не отрывая глаз от какой-то точки в море. Потом они обнялись и медленно пошли к гостинице.
Теперь море, далекие туманные горы, молодой солнечный свет и весь тихий, утренний мир принадлежали ему одному.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Душа, полная ужаса, металась в пламени. Белые, оранжевые, алые струи насквозь прожигали ее, сморщенную и обуглившуюся. Ледяные острые выступы вырывали клочья и швыряли их на антрацитовые скалы. Чиркнув о камень, клочья вспыхивали желтыми искрами, отскакивали, превращались в раскаленные смоляные капли и прикипали к тому, что когда-то было Зосей.
В липком сгустке ее сознания крутились бесконечной чередой воспоминания. Страшные, злые, едкие. Других у Зоськи не было.
Вот она заманивает в дровяной сарай мальчишек из интерната. И хохочет, издевается, пугает судом и тюрьмой, заставляя выполнять все ее дикие причуды. Конфеты, деньги, бусики-колечки и любой одноклассник в любое время дня и ночи. Вот это жизнь!
А что она вытворяла в зоне! Унижала, грабила, насиловала… Жестокую, беспощадную, изворотливую, ее боялась даже ВОХРа. А она никого и ничего не боялась.
Потом, на воле, пожила немного с Лохматым, в кетском поселке и однажды, выйдя за водкой, прыгнула в вертолет и летела, катилась, пока не остановилась на Украине. Поняв, что беременная, прикинулась ласковой кошечкой-бедняжкой, заморочила голову мальчишке-инженеру и до нитки обчистила его и дом его родителей. Так ловко провернула, что и тени подозрения не вызвала. Рыдала вместе с мамашкой, а папашка дочкой ее называл, по голове гладил, утешал. Доутешался до инсульта…
А как родила, домой не вернулась, в вагоне на путях кантовалась. Девчонку пообещала матери инженера отдать. Деньги наперед взяла, даже корзинку стырила у торговки-зеваки, чтобы легче нести малую к бабке. Но старуха далеко от вокзала жила, лень было переться через весь город, и дождь моросил. Так и осталась корзинка под фонарем на вокзале, и младенец в ней.
Весело жила, по всей стране колесила. Страна большая, людей много. А Зоська такая одна.
И опять зона, и Зоська в ней королева.
Здесь она тоже летала, кружила, кувыркалась, но не по своей воле, а подчиняясь грозной силе, по имени Ра, которая трепала и мотала ее без остановки, без жалости, без конца.