Чеботок метнул взгляд в его сторону, стараясь предугадать следующее движение, но хозяин опять прикрыл глаза.
Уж как любил Чеботок хозяина, как любил! Вот прикажи разодрать этих людишек в клочья — мига лишнего не прожили бы! А чего языками плещут, топают, не сторожась! Видят же, отдыхает хозяин, заснул чуть, а они: бл-бл-бл, — так бы и придушил! Добрый лыцарь, не чета князю киевскому, никогда таких добрых Чеботок не встречал, разве матушка да странники, что косточки ему размяли, на ноги поставили. Давно это было! А с тех пор и не знал милости такой. Рядом с собой держит не просто, а ради дела святого, тайну доверил спасительную и награду посулил — вечную память после смерти. Добрый и сильный, посильней его самого будет — богатырь, как зверь, силу чует нутром, по взгляду.
Не может Чеботок без дела сидеть, хоть какую малость для хозяина сделать, пока важного ждать. Харкнул от души и начал подниматься, опираясь на молодой дубок-палицу, обитый по комелю железными обручами.
Старший из работников перестал мешать кашу. Детина замер с ложкой в руках, парнишка отполз на другую сторону костра. Несет нелегкая… Стараясь не встретиться взглядом с нежданным гостем, они, затаив дыхание, наблюдали, как Чеботок приближается к ним, неуклюже переваливаясь.
А он, дернув по пути пучок пакли из сруба, молча потянул из руки старшого плошку с остатками масла и вернулся на свое место. Вот и дело нашлось, слава Богу! Чеботок еще раз заботливо глянул на хозяина — хоть бы крошечку такой красы невиданной ему, бессчастному, век Бога бы благодарил! — укрепил плошку на земле и начал чистить лыцареву кольчугу.
Работники разом вздохнули, перекрестились и потянулись ложками к каше. В это время забеспокоились лошади. Ус укоризненно покачал головой, не дадут повечерять спокойно! Белый развел губы в усмешке, приоткрыл глаза. Светлая синева его взгляда растопила сумерки. Вскоре послышался топот, и из-за поворота показались всадники.
Ус опять поднял персты ко лбу, Куль раскрыл рот да так и застыл, а Малый-парнишка захлопал глазами, переводя взгляд со всадника на привставшего чужанина. Никак братья родные повстречались в дальней стороне?
Один из трех всадников был точь-в-точь чужанин: такой же белорожий, беловолосый и синеглазый. Разве что этот, с Чеботком, постарше пришлого, хоть и без бороды. Двое других — тоже чудо из чудес: лица твердые, как у идолов, из дерева резаных, и цветом, что кора дубовая; взгляд жесткий, нездешний. Одежа ни на что не похожа — шкуры звериные, тертыми ремнями препоясанные. Лошади, и те чудные, мохноногие, приземистые, гривы чуток не до колен.
Самих трое, а лошадей по две на каждого. На одной верхом, другая на привязи, груженая.
Огляделись идолы, не здороваясь, и, спешившись, сразу начали ладить стоянку.
Ус, хоть и страшно ему стало под взглядами темными, пересилил себя, Малого приобнял, шепнул утешительно: «Не дрожи, за морями, говорят, не только, как мы, но и всякие живут, а все Божьи создания. Велик Господь и многообразен в детях своих». А про себя подумал: «Кто их знает, не обидели бы, и Чеботок не защита. Братья… От одного отца дети и то разные. А тут…»
Но никто из пришлых не мыслил обижать работников, слава Богу! Чернющие скользили под деревьями, как тени, Чеботок склонился над кольчугой. Белокожие, едва кивнув друг другу, отошли в сторону. Старший чужанин сдернул, походя, с куста белую накидку с красным крестом и закутался в нее знобко. Так и стали на краю обрыва. Со стороны казалось, что расстались братья ненадолго и встретились в условленном месте, не успев соскучиться…
Вот теперь и за кашу приняться можно. Зачерпнув по старшинству первую ложку, Ус, повел глазами в сторону белых:
— Примечай, парнишка, дивны обычаи в других землях. Родные, видать, а встретились на чужбине далекой, не поздоровались, не обнялись по христианскому братолюбию, и чтобы обрадовались, как у нас заведено, не заметно. Стоят и молчат. Чудно!
Каждый шаг давался Кагану с трудом, каждый проклятый шаг, что приближал его к Тамплиеру. Он чувствовал себя тварью с перебитым хребтом, которая, преодолевая смертную муку, ползет к милостивому и всесильному хозяину в надежде, лизнув ему руку, вернуть жизнь. Жизнь, что по капле выходит из обреченного тела. И ненавидел себя за это. И шел не в силах расстаться с глупой надеждой.
Тамплиер все прочитал на пепельном лице, еще больше сказали ему потухшие глаза. Набрав полную грудь воздуха, он гордо выпрямился, расправил плечи и ухмыльнулся. «Вот и встретились. Говорил я, что сам найду тебя, когда время придет. Надеюсь, ты понимаешь, что это мое время, твоего совсем не осталось».