Артемий посмотрел на заходящее солнце и зашел внутрь.
На сегодня дел у него больше не было.
Ждан поджидал у колодца, словно часовой.
— Проводить?
Настасья, отошедшая от вчерашнего испуга перед заезжим графом, отрицательно покачала головой.
— Давай помогу, — он взял ведра и медленно зашагал к ее дому. Девушке ничего не оставалось как пойти следом.
— Своих дел что ли нету? — спросила недовольная самоуправством сопровождающего Настя.
— Ты — мое главное дело.
Ох, зря он это сказал! Делом, пусть и главным, Краса быть не хотела. И уж тем более для этого мрачного типа! Она что ему, новая корзинка?
— А ну отдай! — девушка попыталась на ходу выдернуть у обидчика ведро, но только облила подол.
— Осторожно, заболеешь еще, — невозмутимо сообщил ей мельник. Настасья от его равнодушного тона озверела просто.
— Лучше заболеть и умереть, чем за такого как ты замуж идти! — сообщила она в запале и гордо пошла к дому.
Звякнули ведра. Краса обернулась и оторопела: мужчина оставил ношу на полпути и сейчас размеренным шагом удалялся по направлению к мельнице.
Вот что он к ней привязался, если не нужна она ему? Хвостом ходит, а комплиментов не говорит! Замуж позвал, да и то так, словно от скуки! Лицо вечно невозмутимое, не поймешь, о чем думает. То смотрит так, словно съесть хочет, то мимо проходит, едва поздоровавшись. Не поцеловал ни разу. Силы нет, как душу извел!
Правда, никогда он еще не уходил вот так демонстративно.
Настя фыркнула и сама потащила свою ношу.
Тоже, ухажер нашелся…
Дарья кляла себя почем зря, но к шуму на улице прислушивалась внимательно.
Никто не стучал.
Семен опять убежал в сарай к Найдене. Он провел там практически весь день и, кажется, намеревался составить "сестре" компанию и ночью. Отчего женщина вдруг почувствовала себя одинокой…
Запели девчата. Что-то крикнули им парни, раздался заливистый смех. Солнце клонилось к закату, работы на сегодня закончились, и люди отдыхали, как могли.
Артем не приходил второй день.
Дарья бросила вышивку, вышла на крыльцо. Воздух показался спертым, тяжелым и женщина медленно прошла до калитки. Открыла засов, вышла на улицу.
Постояла, любуясь на закат, но не ощущая привычного успокоения от этой картины, и пошла между домами.
Девичий смех удалялся в сторону реки.
Дома медленно оставались за спиной. Вот и хата Миланьи…
Он улыбался. Она себе второй день места не находит, а он улыбается, как ни в чем не бывало! Дарью обуяло такое негодование, что она чуть ли не окликнула паршивца…
Она развернулась и поплелась домой.
— Даша?
Он догнал ее быстро, зашагал рядом, словно так и надо.
— Тебе лучше пока не ходить так далеко. Рана…
— Все хорошо.
Думала, прозвучит грубо, а вышло как-то…жалобно. Хотела было добавить что-нибудь, но испугалась собственного голоса и замолчала. Молчание вышло тягостным.
Он тоже молчал. О чем разговаривать с женщиной, которая тебя видеть не хочет? Ведь выгнала же.
Дарьин двор появился неожиданно быстро. Оба застыли у калитки, судорожно подбирая слова. У колодца девчата затянули что-то жалобное.
— До свиданья.
— Зайдешь?
Произнесли одновременно, не глядя друг на друга. Дарья сцепила пальцы за спиной и медленно подняла глаза…
Он смотрел на нее немного насмешливо. И изучающе, что ли? Вроде как веселый ребус решал. Женщина вспыхнула, шагнула к калитке.
— Прощай!
— Да постой ты! — он схватил ее за руку. — Даш, я хвостом за тобой бегать не буду. Определись уже: нужен я тебе или нет. Нужен — твой буду, нет — не трави душу. Не маленькие, в гляделки играть и за косы дергать.
Да, взрослые играют в другое.
Ну что, Даша, второй раз на те же грабли? Примеривайся давай, как так стать, чтоб послабее ударило. Или посильнее?
И главное, что он из себя представляет? Да ничего! Совершенно обычный! Тот же Ждан и внешностью, и характером куда ярче будет. А вот приглянулся сердцу — и все тут!
Дура, в общем.
А сердце заполошное бьется, не хочет отпускать…
— Есть будешь?
Она не сказала ни нет, ни да. Но Артем улыбнулся, кивнул, зашел за ней во двор.
Было приятно сидеть рядом и смотреть, как он ест.
Может, люди ошибаются? И путь через желудок мужчины лежит к сердцу его женщины?
Артемий проторчал у Милы два дня. Однако не заметил ничего странного. Волчья шкура (о которой и сама хозяйка едва вспомнила), оставшаяся как память о муже-охотнике, у нее была, но такая старая и облезлая, что вряд ли годилась для обряда. К тому же, вставал вопрос: почему она только сейчас стала обращаться? Прокляли за длинный язык? Нет. Бабку Миланью сложно было представить бегающей по лесу и грызущей кого попало. Хитра женщина, хоть и болтлива. Проку-то ей по лесу шастать? Старой, в облезлой шкуре. Нет, тот волк моложе. И загрызть, и поиграть с жертвой готов. Он полон азарта, ему понравилась сила, каким-то образом полученная у другого: специально или случайно. Призвание Милы — отравлять всем жизнь своим языком, а не зубами. Убийца расправляется с обидчиками физически. И делает он это с превеликим удовольствием.