Лёвка жил с бабкой своей, родителей и не знал вовсе, всю жизнь его бабка воспитывала. Отец утонул, когда Лёвка малой совсем был, а мать в город уехала, да и пропала. Вначале высылала деньги, потом подженилась там, в городе этом и вообще забыла про ребёнка. Так на бабке и остался, а она всю жизнь его жалела, сироткой называла. Лёвка бабусю свою любил, тихая была, не надоедала. Да вообще Лёвка парень-то хороший был, добрый, но наивный что ли. То обманет его кто, то в компанию плохую попадёт. Вот и сейчас связался с мужиками взрослыми, да к тому, же и пьющими и тихонько существовал рядом с ними скуки ради.
Зашёл Лёвка в дом. Тихо, да темно в доме, бабуся ложилась рано, зато чуть рассветет уже на ногах. На кухне только свет горел для Лёвки, налил он воды в рукомойник, ополоснулся, да в комнату побрел. Устал он сегодня, считай, печь один на кирпичики разбирал. Пакет под стол бросил, да спать завалился.
Так он про пакет-то этот и забыл и про коробочку жестяную.
К концу лета дом полностью разобрали. Деньги за работу и те, что выручили за продажу кирпича и бута, поровну разделили. Уж больно боялся Лёвка, что обманут, но всё было по-честному. На том и разошлись. Мужики своей дорогой пошли, Лёвка своей. Теперь он им и не нужен стал. «И Слава Богу - думала бабуся, когда Лёвка ей жалился. - Это и не друзья вовсе, а паразиты»
Осень прошла в огороде, бабуся только рассадой занималась, остальные многочисленные огородные дела на Лёвке были.
А как с середины августа дожди пошли, так до первого снега и шли. Картошку по щиколотку в воде, не собирали-вылавливали, да просушить - то толком и не получилось, теперь бабуся каждый вечер причитала, что зимой с голоду помрем, без картошки, сгниёт ведь вся.
А Лёвка закрывался у себя в комнате и рисовал, уж больно это здорово у него получалось. Рисовал деревню свою. Всё досконально вырисовывал, не одну мелочь не упустит. Если дом, то каждый наличник узором пройдёт. Рисовал то, что видел, а всё лето видел он только дом этот старый, покосившийся. Вот над ним он и трудился уже не первый вечер. Каждую досточку, каждую щелочку не забыл. Несколько дней старался, сегодня рябинку дорисовал и вроде всё, закончил рисунок. Теперь сидел да любовался. А потом, как стукнуло его, про коробку вспомнил: «Вот ведь дурень, как забыл-то?» - причитал Лёвка, уже под столом.
Хлама там было предостаточно, потому коробку нашёл не сразу. Бабуся в комнату его не заходила, вход сюда ей был запрещён, от того и пыли и хламу здесь жилось хорошо. Потом психанет Лёвка, всё выбросит, уберется, и дальше хламом обрастает. Коробка лежала в пакете, там же Лёвка обнаружил нож свой перочинный, который уже и надеялся найти, футболку и банку кильки. Все добро он выложил на стол, а коробку с собой на кровать взял. Сел и раскрыл.
Бабуся, пока видела хорошо, очень любила вышивать, много картин её по дому висит. Знал Лёвка, что труд это большой, каждый крестик-то класть, их порой тысячи на канве лежит. Вот он и брал тряпицу с вышивкой особо аккуратно. Красивая работа. Бабуся рассказывала, что раньше не на лицо, не на саму вышивку смотрели, а на оборот: «Мастерицу не по лицевой стороне видно, о мастере по изнанке судят, - говорила бабуся.- На оборотной стороне узелки, хвостики заправленные не допускались, а стежки все вертикально или горизонтально идти должны» И, правда, идеальная изнанка на тряпице этой. Каждый стежок вертикальный в полосочку складывается, точно забор. Ни узелка, ни ниточки.
Отложил Лёвка вышивку, да дощечку достал. Точно в ладошку легла. Круглая, края хорошо были заточены, старался мастер видно. В середине большими буквами написано было ВМС. Повертел в руках, да все обратно в коробку положил. Не выбросил, рука не поднялась. Хоть и не сокровища, но кто-то, же их в печке спрятал. Для кого-то это было важно. Пусть лежит коробочка, места много не займёт.
1977г. ПРОЩАНИЕ
У дома стояли две девушки.
Валентина нервно ходила, постоянно поглядывая на часы:
- Тань, ну поторопи её. На поезд же опоздаем. - шептала Валя.
- Успеем. Ты Валя, сама пойми, всю жизнь здесь она прожила, проститься ей надо. Не вернётся уже она сюда никогда. - спокойно, сидя под рябиной, сказала Таня.
Дом грустил. Марфа это хорошо чувствовала. Замер, затих, тоже готовясь к разлуки. Ставни были закрыты и заколочены. Мебель, ту, что не взяли соседи, стояла на прежних местах. Было темно. С детства Марфа боялась темноты, всегда в её доме горел свет. Темнота внушала ужас, казалось, всё самое страшное и давно забытое, выползает из нее, забирается в самый темный угол и сидит, смотрит. Старушка трогала стены, стол, старый шкаф, ничего в жизни Марфе не падало с неба, всё приходилось добывать трудом, но она ни на секунду не жалела оставить всё это добро, бросить здесь в заколоченном доме. Вся жизнь прошла в этих четырёх стенах, здесь голодала и пировала Марфа, страдала и радовалась. Слёзы медленно катились по щекам, а дом стонал и скулил, точно брошенная собака.