— С мужиком или без, то не ваше, уважаемый, дело. И бабы, — она насмешливо выделила это слово. — И бабы ваши могут спокойно спать — никто на их мужиков ничего класть не собирается. Еще вопросы?
— Ты смотри, баба, чтоб налоги платила исправно, да это, в храмину ты сходи, сходи, я прослежу. Не любят у нас чужих, а уж ведьминых сродственников — подавно… — презрительно фыркнув, и не удостоив его ответом, женщина захлопнула ворота.
Староста, незаметно для остальных выдохнул. Ощущение грозы прошло.
— Ну, чего встали? Аль дел у вас никаких нет? Так это мы мигом исправим! — прикрикнул он на деревенских. Слово "дела" оказалось поистине чудодейственным, разогнав селян куда лучше любого экзорцизма.
* * *Вечером ведьма, как успели окрестить её местные, пошла вместе со всем селом на вечернюю службу. Таким вниманием, какое уделили ей деревенские, не могла похвастаться ни одна храмовая икона. Перешептывания не стихали ни на миг, порой перекрывая даже заунывные проповеди молельника. А она стояла ровная, будто свечка, не обращая ни на что внимания, казалось, внимательно слушая молельника. На деле же, любой, кто отважился бы заглянуть в её странные глаза, увидел бы, что смотрит она не на иконы, не на суховатого лысого молельника, чей красный нос выдавал трепетную любовь к высокоградусным напиткам, а сквозь все это. Будто бы было это таким пустым и неважным, что и внимания её не стоило.
Слова старосты, сказанные утром, полоснули её по вечно кровоточащей, незаживающей ране.
… Волчье время. Зима. Яростный танец колких хрустальных снежинок — подставь им незащищенную одеждой руку — иссекут до крови. Глубоко в лесу жалуются своей вечной покровительнице — луне, волки. Их песня-плач причудливо вплетается в траурные завывания метели, оплакивая что-то дорогое, важное, без чего, кажется, невозможно дышать, но что уже никогда не вернется.
Волчье время. И ни спасут вас ни храмы, ни молельники, своими проповедями давно надоевшие даже богам. И люди вас не спасут. Потому что зимой сами они становятся во сто крат хуже волков.
Время нечисти, убийц, смерти и страстной, в противовес всему, любви.
Хорошо в такой жуткий час сидеть в жарко натопленной избе, смотреть на потрескивающие, сгорающие в печи поленья, мечтать о том, что ты вырастешь страшной ведьмой, могущей одним движением бровей вызывать пожары и
ураганы, и что вот тогда Корька — кузнецов сын, перестанет, наконец, задираться и называть тебя "ведьминым отродьем", а будет издали ломить шапку, да подметать ею землю. Хорошо мечтается в такое время. Но пока ты — нескладная двенадцатилетняя девчонка, даром, что ведьмина дочка, так даже светец пока зажжешь — семь потов сойдет, постоянно в синяках и с разбитой губой, потому как несносных мальчишек учить приходится кулаками, а до ураганов и прочих катаклизмов — тебе еще учится и учится.
Хорошо мечтается. Научится, сможет, преодолеет. И мама поможет. Мама сидит, по обыкновению, на толстой дубовой лавке, и пишет что-то мелким бисерным почерком в стариной толстой книге. Она всему научит — пусть только срок придет. Ах, как же хочется, чтоб скорее!
… Тебе недавно исполнилась пятнадцатая весна. Теперь ты можешь и понимаешь гораздо больше. Ты понимаешь, что сила ведьмы — в ней самой, в её глазах — заклинания же — всего лишь пустая оболочка. Ты понимаешь, что в книге мама пишет рецепты зелий и снадобий, которые могут понадобиться тебе в будущем.
Мама… Такая красивая, такая сильная, знающая, кажется, все на свете, и совсем-совсем ничего не боящаяся. Только ожидающая чего-то.
Проходит осень. Наступает зима. И вместе с ней приходит понимание беды. Понимание чего-то тревожного, такого, что нельзя избежать, как нельзя избежать снегопада и требовательного волчьего воя, такого, от чего не спасут крепкие стены родного дома.
Последние дни мама все время сидит у окна. Она больше ничего не пишет. Её руки бессильно лежат на коленях, а сама она где-то очень далеко, там, где воет метель и кружится колкий снег.
— Марика. Мариша, — говорит она внезапно. — Мне пора. Ты понимаешь?
— Мама… — пружина времени растягивается в тонкую звенящую струну. Приходит осознание — вот оно, неизбежное, свершилось.
— Ты уже взрослая. Ведьмы всегда взрослеют быстрее, — строго говорит мама. И в этом вся она — железная, несгибаемая, упрямая. — Ты должна понимать. Пора.
— Ты вернешься? — ты еще не так хорошо владеешь собой, и голос срывается на верхней ноте.