— Там не было боя, — жестко произнес Борис, — там была бойня. И ее устроил кто-то из пятерых. Полковник Горецкий оторвет мне голову, — добавил он, помолчав, — я выдал служебную тайну. Но помоги мне, Петр, дело очень сложное.
— Я не могу, — Алымов неприятно усмехнулся, — честь офицера…
— А я могу? — Борис подскочил к нему и встряхнул за ворот. — А один из пятерых мог спокойно отправить на смерть полторы тысячи человек? Ради чего?
Они долго молчали.
— Честь офицера, — процедил наконец Борис. — Мне показалось, у тебя не осталось иллюзий.
— Ты прав, — согласился Алымов, — ты меня убедил. Что ты хочешь, чтобы я сделал? — устало промолвил он. — Я ведь уже познакомил тебя со всеми, даже с полковником Азаровым. Ты что думаешь: стоит посмотреть на них твоим орлиным, проницательным взором, и сразу прочтешь их мысли?
— Нет, разумеется, я отнюдь не обольщаюсь. Человек, которого я ищу, очень умен. Но возможно, ты, хорошо зная каждого из них, заметил какие-то странности в поведении, несоответствие слов и поступков…
— Ты хочешь, чтобы я тебе докладывал как филер? — Алымов смотрел на Бориса презрительно сузившимися глазами.
— Вспомни о полутора тысячах, — в свою очередь, рассердился Борис. — И если мы его сейчас не остановим, что он еще натворит?
— Да, и чем выше его чин, тем больше вреда он сможет принести, — задумчиво проговорил Алымов.
— Ты имеешь в виду полковника… — полуутвердительно начал Борис.
— Да, но я… ни в чем не уверен. Дело в том, что он… один раз я заметил… — Внезапно Алымов вскочил, обхватив голову руками. — Ты соображаешь, что мы делаем? Полковник Азаров — боевой офицер, служил в царской армии, служил верно, наконец, участвовал в корниловском походе! А мы его…
— Хватит! — жестко произнес Борис. — Либо ты мне помогаешь, либо я ухожу и считай, что нашего разговора не было. Мне надоели твои метания. Прямо как гимназистка: ах, идти к нему завтра на свидание на большой перемене или это будет неприлично! Если ты уверен, что полковник Азаров чист, как ангел, так пришей ему крылышки!
— Ладно, — неожиданно согласился Алымов, — ты прав. Про остальных офицеров я тебе ничего рассказать не могу, а про полковника вспоминаю вот что. Держится он особняком, это ты знаешь, ни с кем близко не сходится. Но как-то мы с ним разговорились совершенно случайно — он заметил, что я хромаю. Я рассказал ему о чертовом колене, он отнесся с пониманием и сказал, что у него самого иногда сильно ноет старая рана в спине. Иногда приходится даже принимать морфий. Услышав про морфий, я испугался — боюсь привыкнуть, потом не смогу обходиться без него… Но полковник успокоил меня, сказал, что, имея сильную волю, можно удержаться от частого приема и пользоваться морфием только изредка, когда уж совсем невмоготу. И еще он сказал, чтобы я обращался к нему, если станет совсем плохо.
— Добрый самаритянин, — иронически протянул Борис.
— Нет, просто он знает, как может болеть старая рана, — спокойно ответил Алымов и сделал вид, что не заметил, как Борис покраснел от стыда. — Так вот, недели полторы назад меня что-то сильно прихватило. Дело было ночью, спать я не мог. Сначала ходил по комнате, курил — когда нога болит, лежать совсем не могу, лучше ходить, хоть и хромая. Ну, про мои мучения тебе не интересно, в общем, часа в два ночи я окончательно озверел и решил идти к полковнику Азарову, извиниться за то, что разбудил, и попросить у него два грана морфия. Вот и пошел пешком, тут недалеко. Пропуск для ночного хождения у меня есть. Притащился на квартиру полковника, стучу тихонько, потому что увидел, что лампа горит. А у него квартира в небольшом доме, и вход от хозяев отдельно, причем крылечко выходит прямо в переулок, то есть по двору проходить не нужно. На мой стук дверь сразу открывается, не спрашивая, и на пороге стоит этакий гомонкулус. Это его денщик, полковника-то, звать Иваном. Такой мужик саженного роста, руки как грабли. Меня увидел, даже отшатнулся, смотрит дико и молчит.
— А почему тогда дверь отпирал, не спрашивая? Ждал кого-то, да не тебя?
— Ты слушай. Я спрашиваю, мол, нельзя ли полковника попросить, скажи, мол, что штабс-капитан Алымов по известному ему делу срочно. Думаю, уж догадается полковник, что меня прихватило, до утра терпеть мочи нет, хоть волком вой. Тот, Иван-то, стоит в дверях как истукан, будто не слышит. Я просьбу свою повторяю, а у самого язык уже заплетается. Однако так ничего и не добился: отвечает мне это чудовище, что полковник, мол, болен лихорадкой, лекарство приняли и спать легли, приказав до утра не беспокоить.