– Ну, вообще-то…
– Тогда чего ж ты стебало косостебишь?
– Как-то оно…
Но особого возмущения в голосе Бормана что-то не было, и Синий осклабился, чувствуя, что последнее слово остается за ним:
– Короче, решено. После аппеля…
– Тра-та-та-та-дах!
Длиннющая автоматная очередь распорола воздух совсем рядом, и тут же затрещала вторая, уже, казалось, над самым ухом – это Чубайс с невероятной быстротой среагировал на неожиданность, прижал к земле «полосатиков», так и не дав им вскочить. Все валялись на песке, инстинктивно сжавшись в комочек. Чуточку опомнившись, стали приподнимать головы, но тут же затарахтел автомат, и рыжий Ганс заорал, надсаживаясь:
– Лежать, мать вашу!
Слева вновь раздалась стрельба, явственно удаляясь, слышно было прекрасно, как трещат ветки, как перекликаются охранники и азартно заливается овчарка.
– Точно, на рывок кто-то ломанулся, – констатировал Синий, выплюнув крупный рассыпчатый песок. – Не получится, нюхом чую…
Еще парочка очередей протрещала, уже на значительном отдалении, вразнобой хлопали пистолетные выстрелы, по лесу с шумом и гиканьем неслась погоня. И очень скоро все стихло, затем раздались торжествующие вопли.
– Точно, взяли придурка за жопу… – плюнул Синий.
Чуть погодя Ганс-Чубайс рявкнул:
– Встать, козлы! Оставаться на месте!
Они вскочили и выстроились гуськом, в затылок друг другу, согласно ставшему уже привычным распорядку номеров. Со стороны чащобы приближались трое эсэсовцев, волоча незадачливого беглеца, коллеги приветствовали их радостным улюлюканьем.
– Не хочешь срать, не мучай жопу, – философски заключил Синий. – Веселуха, господа, веселуха….
Глава вторая
Спокойный вам вечерок…
К лагерю подтягивались в хорошем темпе, незаметно ускоряя шаг, и в конце концов припустили рысью, стараясь опередить остальные бригады. На сей раз им удалось, они первыми, тяжело дыша и бухая тяжелыми башмачищами, весившими, казалось, полпуда, выскочили на неширокую тропинку. Эсэсовцы этим гонкам ничуть не препятствовали, находя в них для себя лишнее развлечение, но кацетники старались, конечно, не из спортивного интереса, а по насквозь житейским мотивам: именно им сегодня и удастся первыми попасть на ужин, а следовательно, и первыми отовариться в ларьке.
Вскоре показался концлагерь – забор из двухметровых деревянных плах, вбитых метрах в пяти друг от друга; меж плахами натянута в десять рядов начавшая слегка ржаветь колючая проволока; за проволокой – большие бараки, выглядевшие крайне обшарпанно и уныло, с решетками на окнах, с обширными застекленными верандами (половина стекол давно выбита неизвестно кем и когда). Несколько бараков за пределами колючки, из них три давно заброшены, в четвертом расположилась охрана, а в пятом, с белыми занавесочками на окнах и спутниковой антенной на крыше, изволит обитать герр комендант. В шестом кухня, в седьмом карцер, поблизости гараж, невеликий сарайчик. Вот и все немудреное хозяйство. Домик с дизель-генератором располагался где-то вдалеке, в чащобе, тарахтенье движка сюда даже не доносилось.
Красавчик сбился с шага, обо что-то споткнулся – кажется, налетел на толстый корень, – и Ганс пару раз вытянул его длинной черной дубинкой. От души, надо сказать, вытянул, – но на физиономии ушибленного, Вадим мельком подметил, никакого особенного страдания не изобразилось. Скорее уж наоборот. Они давно просекли, что сей доставшийся в соседи по бараку смазливый субъект – самый настоящий мазохист. Вполне, может быть, и не педик, но мазохист – однозначно. Из карцера, куда откровенно набивался, возвращался прямо-таки просветленным, судя по тому, что непременно после этого спал на пузе, получал чувствительно нагайкой по мягкому, однако держался так, словно посетил сауну со сговорчивыми телками. Ну, в конце концов, каждому свое…
Что там было написано крупными черными буквами над воротами концлагеря, никто из них до сих пор не знал – так уж вышло, что не оказалось знающих немецкий. Что-нибудь классическое, надо полагать: «Каждому свое» или «Труд сделает тебя свободным».
Комендант, герр штандартенфюрер фон Мейзенбург, конечно же, торчал у ворот – хоть часы проверяй. Часов, как известно, ни у кого не имелось. Пытаясь придать осанистости и важности своей невысоконькой толстопузой фигуре, герр штандартенфюрер застыл в скованной позе памятника, сработанного каким-то откровенным халтурщиком, подбоченившись правой и зажав в левой длинный стек, из-под нахлобученного на нос сверкающего черного козырька поблескивали очечки в никелированной оправе, а на груди красовался целый иконостас – черные кресты, загадочные здоровенные значки, какие-то медали. Доцент над этим набором побрякушек вдоволь насмехался еще в самые первые дни – по его словам, герр комендант в истории был не силен, а потому на груди у него оказалось нечто, вряд ли имевшее аналогии в давней исторической реальности. Самый сюрреалистический, по заверениям Доцента, подбор: кресты – еще куда ни шло, медаль за спартакиаду для штурмовых отрядов тоже с грехом пополам годилась, но рядом оказались знак штурмана люфтваффе, знак «За танковую атаку», эмблема полевой жандармерии, которую носили не на груди, а исключительно на головном уборе, и, наконец, вовсе уж не лезший ни в какие ворота значок гитлерюгенда…
Как бы там ни было, но сам себе герр комендант чертовски нравился, что откровенно сквозило и в наполеоновской позе, и в каждом жесте. Физиономия у него оставалась непроницаемой, когда подтянувшиеся эсэсовцы выбрасывали руку, приветствуя начальство, а кацетники, сдернув полосатые шапочки, старательно выполняли «равнение налево», но душа герра коменданта наверняка попискивала в своеобразном оргазме… Нет сомнений, судьбу совершившего попытку к бегству он будет решать сам, вынося немудреный вердикт с важностью Наполеона, ожидающего на Воробьевых горах депутацию с ключами от Москвы… Вердикт, конечно, будет немудреным, а каким же еще?
Издали Вадим разглядел, что за женским столом, отделенным от мужского дополнительной проволочной оградой, уже разместилось все немногочисленное население женской зоны – дам было восемь, как раз на один барак (собственно, и три десятка заключенных мужского пола разместились бы в одном бараке, но их согласно неисповедимым замыслам создателей игры развели по трем). Ника оказалась среди тех, кто сидел спиной, и Вадим сумел разглядеть лишь светленький затылок молодой любимой женушки, но особой тоски что-то не ощутил, кроме легкого утилитарного томления, проистекавшего от недельного воздержания, усугубленного ежедневными представлениями Маргариты.