Я счастлива слышать это. Я знаю, что вдохновение может прийти откуда угодно, из собственной души или из мира вокруг. Но мне не хотелось бы думать, что дар художника не часть нас самих, а нечто привнесенное извне.
– Многие оказались верны, как и ты, – продолжает она. – Сказители, художники, музыканты. – Она улыбается, говоря: – Кажется, многие склонны забывать еще об одном: что все мы когда-то были сказками – все, каждый из нас. И слишком часто мы позволяем своим сказкам превратиться в пошлые анекдоты, или стать жестокими, или потерять связь с другими сказками. История продолжается, но в ней больше нет души. И она уже не питает нас.
Я снова возвращаюсь к словам профессора о том, что каждому нужна своя сказка. И в тех, кому в детстве не хватило сказок, живет вечный голод. Они сами не знают, в чем нуждаются. Знают только, что им чего-то не хватает. И чтобы обрести покой, им приходится пересказать свою жизнь.
И еще мне вспоминаются слова Кристи, без устали коллекционирующего цитаты. Он тоже знает, что сказки – необходимая пища. Однажды он прочел мне несколько строк из книжки Барри Лопеса о том, что бывают времена, когда сказки людям нужнее, чем хлеб, потому что питают потребность более глубокую, чем нужды тела.
– Я не рассказывала историй, – говорю я. – Я просто рисовала.
– И каждая картина была сказкой. Каждая напоминала, что в мире есть больше того, что мы ожидаем в нем увидеть.
Я медленно киваю. Наверно, она права. И Дэниель о том же говорил, и, может быть, именно потому я после несчастного случая и скрывалась в мире снов… не знала, смогу ли когда-нибудь снова рисовать, и пыталась по крайней мере жить в сказке, раз уж больше не могла ее создавать.
И я понимаю, о каком выборе говорит эта таинственная женщина, уверяющая, что знает меня с детства, с тех пор, как я укрывалась от своих бед под ветвями собственного вечного дерева. Я имею право назвать его так, потому что если все леса – эхо первого леса, то и каждое дерево должно быть отражением первого дерева, и мое дерево связывало меня с началом времен – тех времен, которые даже Джо и его родичи из Народа называют «давным-давно».
Но это знание не поможет мне сейчас.
Нужно выбирать: продолжать сказку, впервые открывшуюся мне в ветвях друга-дерева, вылечить Сломанную Девочку, чтобы она – чтобы я – снова могла рисовать… Или спасти жизнь сестре.
Но я уже сделала выбор.
Женщина с лицом как луна, запутавшаяся в облаке волос, со светом вечного дерева в глазах, может уговаривать меня хоть сто лет – я не передумаю.
– Он поможет? – спрашиваю я. – Венок, который сплел для меня Тоби?
Она кивает.
– Поможет и Рэйлин, не только мне?
– Только одной из вас.
– Понимаю. Я хотела уточнить – он на любую из нас подействует?
– Да, – говорит она. – Но тебе надо решить.
Я встречаю ее взгляд.
– Я уже решила. Еще до того, как ты перенесла нас сюда.
– Я знаю. Быть может, потому и перенесла тебя сюда. Чтобы поговорить с тобой, пока ты не ушла.
Я понимаю, что это значит. Думаю, понимала с самого начала.
– Я больше не смогу попасть в страну снов, да?
Помедлив, она склоняет голову:
– Скорее всего, нет. Во всяком случае, очень не скоро. За чудеса приходится платить, хотя их цена исчисляется не деньгами. Я… – Она снова медлит. – Свет леса только живет во мне, я над ним не властна. Будь моя воля, я дала бы тебе целую охапку волшебных веток, но свет не так щедр на дары.
Я слабо улыбаюсь ей:
– Иначе какие же это были бы чудеса?
Она кивает:
– Перенесенные трудности закаляют нас, делают нас тем, что мы есть.
Я задумываюсь, не следует ли понять ее так, что я должна быть благодарна брату и другим, причинявшим мне зло, раз пережитый ужас сделал меня в конечном счете такой, какая я есть. Но она уже качает головой. То ли читает мысли, то ли вопрос был написан в моих глазах. Думаю, разница невелика.
– О нет, – говорит она. – Ни для кого из нас не приготовлено предначертанного плана, определенного будущего, кроме того, которое создаем мы сами. Тот, кто принимает в себя тьму, сам обделяет себя.
– Это ведь тот несчастный случай позволил мне попасть в страну снов, верно? Не свет. Что-то у меня в голове сдвинулось, когда меня сбила машина.
– Свет связывал тебя с этими местами, – говорит она, – но дверь ты должна была отыскать сама. Мой дар скорее препятствовал твоему стремлению попасть сюда. Он сияет так ярко, что, перейди ты сюда во плоти, сделает тебя мишенью для тех, кто рад будет воспользоваться твоей неопытностью. – Она вздыхает. – Твоя сестра не единственная хищница в стране снов.
– И Джо всегда так говорил.
– Но свет открыл дорогу сюда твоему спящему «я», – говорит она. – А в этом состоянии ты не столь уязвима для опасностей, подстерегающих здесь.
– А когда я вылечу Рэйлин…
– На ее воскрешение уйдет и твой собственный свет. Кто знает, скоро ли он снова разгорится так ярко, как нужно для перехода границы?
Я киваю.
– Спасибо, – говорю я. – Спасибо, что ты нашла время поговорить со мной, пока мне не пришлось вернуться в Сломанную Девочку – мне ведь придется к ней вернуться, да?
– Если ты надолго оставишь ее одну, особенно здесь, у тебя не будет будущего.
«Может быть, так было бы лучше всего, – думается мне. – Потому что быть калекой, не иметь возможности рисовать, побывать в стране снов… что же это за будущее?» Но я отгоняю эту мысль, подкрадывавшуюся из какого-то темного угла в моей голове.
– Ты еще можешь выздороветь, – говорит мне женщина. – Давай надеяться на лучшее.
– Понимаю, – отзываюсь я. – Не беспокойся. Я не сдамся. Не сдавалась раньше и теперь не собираюсь. Такой уж… – я улыбаюсь ей светло, хотя в себе уже не чувствую света, – такой уж у меня талант.
– Один из многих, дитя. Может, и так.
– Так что все равно… спасибо, – говорю я.
И кладу венок на грудь сестре. В первое мгновение мне кажется, что ничего не выйдет, но потом, так же как у Тоби, свет пробегает по синим цветам и темным листьям – свет с самой верхней ветви самого высокого дерева Большого леса. Янтарная вспышка, в которой свиваются алые и зеленые, бирюзовые и золотые нити. Снова звучит хор, и неподвластные переводу слова словно возникают перед глазами. Теплый свет иного мира омывает мне лицо. Проходит мгновение, другое, и он замирает, гаснет. И вместе с ним гаснет что-то во мне. Наверное, тот самый свет.
Руки мои пусты. Точно так же, как веточка в руке Тоби, синий венок растаял в сиянии, растворился в моей сестре.
Рэйлин лежит неподвижно, но я вижу, как бьется жилка у нее на горле, как поднимается и опускается грудь. Я касаюсь ее щеки. Кожа теплая. Живая.
Одежда у нее пропиталась кровью, но я задираю футболку, изодранную пулями, и под ней – гладкая чистая кожа. Только под грудью – метка, такая же, как на ладони у Тоби. Янтарное пятнышко вроде родинки или татуировки в виде веточки – только у Рэйлин веточка обрамлена миниатюрным венком.
Я поднимаю взгляд на женщину, но ее уже нет.
Я снова в расселине, и все уставились на меня.
– Какого черта ты сделала? – спрашивает Джек Вертопрах.
Он наступает на меня, но Джо рукой загораживает ему дорогу и указывает мне за спину, на склон.
– Это она, – говорит Нанабозхо, – та женщина с горы Коди.
Обернувшись, я вижу свою луноликую собеседницу, стоящую среди молодых деревьев на середине склона. Лицо ее стало суровее, но Джека это не смущает.
– Так это что же?! – восклицает он. – Она оживет, и убийства будут продолжаться?!
Женщина долго молчит. А когда заговаривает, голос ее, как и лицо, много суровее, чем в разговоре со мной.
– Сохранится равновесие, – говорит она. – Оно сохраняется всегда.
– И что в нем для тех, кто уже мертв?
– Разве тебя ничему не научили злоключения Коди? – спрашивает она. – Встать против несправедливости – дело отважных. Но месть никогда никому не помогает.