– И я тоже.
Я уже тверже стою на ногах и подхожу к своему рюкзачку. Но спасать там нечего. О смене одежды и туалетных мелочах можно забыть. Мне удается извлечь целую зубную щетку и трусики – в дырках от пуль, но носить можно.
– А теперь что? – спрашивает Джорди. Выдирая из волос остатки смолы, я разглядываю звериную тропу. Пальцы после этого тоже слипаются. Вытираю их о джинсы.
– Не хочется мне возвращаться на дорогу, – говорю я, – по крайней мере, не сразу.
– Думаешь, станут нас поджидать?
Я качаю головой:
– Просто этот проселок длинный, и они могут довольно долго мотаться по нему туда-сюда. Думаю, лучше срезать напрямик. Как у тебя с чувством направления?
– Не так хорошо, как у Кристи. Его можно куда угодно закинуть, и он выберется, будто у него компас в голове.
– И у меня тоже неплохо, – говорю я ему. – Сейчас мы к юго-западу от Тисона, так что надо просто заметить, где солнце, и держать курс в. нужную сторону.
Джорди смотрит на меня с сомнением.
– Или ты предпочитаешь новую встречу с Роем, Томпсоном и кто там у них третий?
– Ну, если ты так ставишь вопрос…
Эта прогулка по лесу оказалась бы куда приятнее, если бы не была вынужденной благодаря этой шайке. Хоть я и знаю, что они давно убрались, а все же невольно вздрагиваю, стоит заверещать белке или сойке выбранить нас с верхушки сосны. Джорди все еще не верится, что подобное вообще могло случиться, и он без остановки обсуждает «эту троицу бандитов… Так вот взяли и начали стрелять. Может, они и шутили, но ведь так можно и убить…».
«Как будто их это волнует», – думаю я, кивая на его слова. Хоть я и выросла с такими же, мне все равно не понять, что творится в их темных мозгах.
К тому времени, как нам попадается ручей, мы прикончили сок и съели одну из плиток шоколада. Я споласкиваю бутылку и набираю в нее воды.
– Ты уверена, что это можно пить? – беспокоится Джорди.
– Не уверена, но что делать-то? А вообще она течет с гор. Разве что белочка в нее покакала.
Я делаю большой глоток и притворяюсь, будто меня тошнит. Джорди испуганно бросается ко мне, потом видит, что я ухмыляюсь, и с размаху хлопает по спине. Он допивает воду, и мы снова наполняем бутылочку из-под сока.
Часов у нас нет, но по высоте солнца я прикидываю, что уже больше шести. Скоро начнет темнеть. Я молча шагаю дальше по тропинке, но идти всю ночь не намерена. В этих холмах и при дневном свете закружить недолго, а в темноте наверняка заплутаешься.
Как только небо начинает предзакатно бледнеть, вылетают комары. Меня они не беспокоят, зато Джорди сводят с ума.
– Перестань их размазывать, – говорю я. – Только приманиваешь новых.
– Если я оставлю их в покое, они у меня всю кровь высосут до последней капли, – огрызается он, прихлопывая кровососа на виске. С отвращением рассматривает кровавое пятно на пальце. – Почему это тебя не кусают?
– Один из моих талантов. Моя кровь – яд для мелких и крупных кровопийц.
– Как же, как же!
– На самом деле, – уточняю я, – это не совсем правда. Мой талант состоит в том, чтобы, собираясь в места, где много комарья, всегда прихватывать с собой кого-нибудь повкуснее себя.
Нам везет: как раз когда сумерки переходят в ночь, а Джорди уже изнемог от кусачих тварей и я всерьез начинаю искать местечко для ночлега, мы выходим на гребень, где кто-то устроил охотничий лагерь. Всего-навсего хижина в одну комнату, бревенчатые стены и односкатная жестяная крыша, нависающая над поленницей, но для нас и это чудо. Тем более что на окнах ставни и дверь закрывается плотно. Комаров мы оставляем снаружи.
Джорди опять сомневается:
– А если хозяин появится?
Я понимаю, что ему в первую очередь приходят в голову мысли о подонках вроде тех, что загнали нас в лес.
– Сезон сейчас не охотничий, – успокаиваю его я. – Да ты сам посмотри. Здесь никого, кроме мышей, сто лет не бывало.
Мы выметаем мышиный помет, находим в обитом жестью ящике одеяла и разводим огонь в железной печурке. На подоконнике горит свеча, и в хижине становится по-настоящему уютно. Джорди обнаруживает банку фасоли, тушенку и суп в картонной упаковке. На ужин у нас фасоль и овощной суп. Пару долларов мы оставляем на полке в уплату за съеденное. Утром надо набрать хворосту, чтобы пополнить ящик у поленницы. Простейшая вежливость.
Пожалуй, в ту ночь нас могло бы одолеть романтическое настроение, но вместо этого мы принимаемся обмениваться боевым опытом жизни в семье более подробно, чем когда-либо прежде, описывая, как каждый оказался на улице и чем там приходилось заниматься, чтобы выжить. Такие рассказы для романтических порывов – все равно что холодная вода. Я хочу сказать, не бывает близости больше, чем тогда, когда мы сидим на одной кровати, прислонив голову к одному изголовью, и разговариваем, и, само собой, та ночь скрепила нашу дружбу на всю жизнь, только вот после того, как мы разобрали стены внутри себя, которыми отгораживались от всего мира, у нас уже не осталось сил думать об отношениях между девочками и мальчиками.
По правде сказать, мне еще много лет надо прожить, прежде чем я смогу решиться на физическую близость с мужчиной, а поддерживать такие отношения я так и не научилась до сих пор. И наверное, Джорди это чувствует. А может, я просто не в его вкусе. За прошедшие годы я не раз убеждалась, что если он кем и увлекается, так это всегда высокие яркие девицы. Хотя один раз разговор касается моей внешности – не помню уж, как он зашел, – Джорди качает головой, услышав мое мнение о себе.
– Не понимаю, с чего ты это взяла, – говорит он. – Ты же красивая.
– Как же, как же! Такой красотой можно детей пугать.
– Ты еще скажешь, что тебе ни один парень этого раньше не говорил…
– Еще бы! – огрызаюсь я. – С первого слова. Им всем только одно нужно.
Джорди вздыхает.
– Со многими, может, и так, – говорит он, – но не со всеми. Некоторых интересует не только упаковка.
– Ну, мне такие не попадались.
Я не смотрю на него, да в свете единственной свечи, горящей на высоком подоконнике, не много и разглядишь. Но годы спустя, вспоминая его лицо в ту минуту, я все гадаю, не обида ли была в его глазах. Думаю, не хотел ли он сказать больше, чем было сказано. Софи как-то уверяла меня, что он только потому гоняется за девушками, так на меня не похожими, что не может получить меня.
– Как же! – сказала я ей.
– Он, конечно, сам не понимает, – не сдавалась она. – Это подсознательное. Но я-то вижу.
– Ну да, недаром же в тебе кровь эльфов!
Она надулась:
– Нет. Просто у меня есть глаза, чтобы видеть, и я вас обоих прекрасно знаю.
Но тогда я ее не послушала, а теперь я – Сломанная Девочка, а у него новая жизнь с Таней, так что уже поздно.
Утром мы завтракаем остатками фасоли, зачерпывая ее последними чипсинами. Слишком поздно соображаем, что на обед ничего не оставили. Консервы нам открыть нечем, а прихватывать консервный нож из хижины – нечестно. У моего ножичка лезвие тонковато для такой работы, а у Джорди и вовсе ножа нет, но мы все же забираем банку тушенки и еще одну с фасолью в расчете на то, что, хорошенько проголодавшись, придумаем, как открыть.
Оставляем еще денег за съеденные припасы и собираем перед выходом порядочную груду хвороста. В поисках растопки натыкаемся позади хижины на ручеек, умываемся и споласкиваем пыльные банки. Мне удается выдрать из волос почти всю смолу, хотя горячая вода с шампунем не помешала бы. И вот мы снова топаем по лесу.
Сегодня небо хмурое и похолодало, но для пешей прогулки это даже приятнее – только вот под деревьями полно комарья. Должно быть, видя сумрачное небо, они перепутали время и решили, что пора ужинать. Впрочем, их все-таки поменьше, чем вчера, и на быстром ходу они не слишком досаждают. Однако Джорди отмахивается без передышки. Хорошо, что на вчерашней сосне комаров не оказалось, а то бы он, пожалуй, свалился с нее.