– Почему вы здесь живете? – спрашиваю я мисс Люсинду.
Мне бы выспросить побольше об этом фокусе с переменой обличья, но она меня отвлекла, выказав вдруг такую ученость.
Она только улыбается в ответ:
– Слушай, девонька, поживи-ка с мое, так научишься ценить простую жизнь больше всего прочего.
– Ну да, – в первый раз вмешивается в разговор Рози, – вечно слышишь одно и то же. Думаю, людям так легче выносить свое невежество и нищету.
Я бросаю подружке злобный взгляд.
– Вы ее не слушайте, – говорю мисс Люсинде, – она не о вас говорит.
– Да я понимаю, – отзывается мисс Люсинда. – Знаю, каково хотеть того, чего вроде бы никак не получить.
– Вот кстати, – вставляю я, – нельзя ли как-нибудь научиться этому фокусу, о котором вы говорили?
Мисс Люсинда долго молчит, и я начинаю опасаться, что Рози своим вмешательством умудрилась-таки ее разозлить. Что она с нами больше и говорить не станет, да еще как бы и у нас ноги не отсохли. Ее взгляд устремлен за деревья, а из трубочки тянется кверху тонкая струйка дыма. Но наконец она снова переводит взгляд на меня.
– Есть два способа пробудить эти дремлющие ДНК, – говорит она. – Первый – это изловить кого-нибудь из Народа или их близких родичей и напиться их крови.
Мне вспоминаются все эти фильмы, которые я смотрела в открытых кинотеатрах и на ночных сеансах.
– Не отсюда ли легенды о вампирах? – спрашиваю.
– Может, и отсюда. Напиться крови – очень действенное средство, да только Народ его не всегда одобряет – сама понимаешь. И не обманывай себя: они всегда узнают, если кто слопал одного из них.
– Вы сказали, есть и другое средство?
Мисс Люсинда кивает:
– Сварить зелье и выпить его. Времени уйдет больше, зато не заведешь себе врагов.
Я еще только собираюсь спросить ее про состав зелья, а она уже начинает нараспев декламировать рецепт, один за другим перечисляя ингредиенты и каждый раз подчеркивая, что добыть их надо самому.
Толченая головня, собранная на поле, сжатом в осеннее полнолуние.
Жабья кожа, прокопченная на дыму от горящего гикори, высушенная и размолотая.
Кукурузная пыльца, собранная на лист красного дуба метелкой из размочаленного прутика сикомора.
Яд гремучей змеи, взятый в новолуние.
Почка алоэ, разрубленная на четыре части, из которых каждая высушена на солнце в определенный день недели.
Настойка из сосновых шишек, вываренных до образования тягучего желе.
Печеные собачьи кости, размолотые.
Измельченный свежесорванный пурпурный вьюнок.
Изрубленное на мелкие кусочки перо из хвоста совы.
И напоследок щепотку с шляпки того мексиканского гриба, из которого вы готовите свой псилоцибин.
– Трудновато все это раздобыть, – говорю я.
– Но возможно.
– Да, пожалуй, возможно. Хотя человеку пришлось бы обшарить рай и ад, чтобы все это собрать.
– Обшарит, если ему очень надо, – отзывается она.
Потом объясняет, что все собранное следует смешать со стаканом кукурузного виски и оставить настояться в течение четырех дней. Затем слить в сосуд с ягодами рябины и кроваво-красной смолой, собранной на внутренней стороне коры мускатного дерева, и закопать сосуд в неосвященную могилу на тринадцать ночей, начиная с ночи новолуния.
– А потом, – ухмыляется она, – выпей до дна и жди перемен.
– И как это называется? «Коктейль для самоубийц»?
Мисс Люсинда снова скалится:
– Люблю девочек с юмором.
– Догадываюсь, что будет больно, – говорю я.
– О, много чего будет, – отвечает мисс Люсинда. – Боль – это еще не все. Это заставит твое тело изменить представление о том, кто ты есть. Будет тебе и лихорадка, и озноб. Будешь видеть то, чего нет, а то, что есть, на время оденется в новую шкуру. Но если пройдешь до конца, думаю, сочтешь, что дело того стоило.
– Значит, пройти не всем удается? – спрашиваю я.
Она качает головой:
– Не всем хватает отваги. – Она бросает взгляд на Рози. – Понятно, испытать все придется только одной из вас. Потом она сможет поделиться своей кровью с подружкой.
– Вы же говорили, этот ваш Народ такого не одобряет?
– О, они умеют отличить дар от кражи.
Мы еще немного сидим молча: мисс Люсинда с Рози покуривают, а я размышляю.
– Зачем мы к вам пришли, я знаю, – говорю я, прощаясь, – но зачем вы нам помогаете? Насколько я понимаю, вы сами из Народа или из близких родственников. Мы могли бы напиться и вашей крови, как вы сами нас научили.
– Могли бы? – Ее голос меняется, теперь он низкий и угрожающий, и темные глаза наливаются тьмой.
Я слышу стеклянный перезвон и понимаю, что ветер снова встряхивает бутылочное дерево.
– Конечно, мы бы не стали, – поспешно добавляю я, – просто я удивилась…
Ее взгляд упирается в меня, и в нем по-прежнему стоит тьма.
– Приходят время от времени люди, – говорит она, – о чем-нибудь просят. Кому зелье, кому наговор. Была как-то девчушка, которой позарез понадобилось летать как птица. Но по большей части, оттого что я им помогу, мир не станет интереснее. Даже наоборот, пожалуй. Но ты, девонька, – она сверлит меня взглядом, – с тобой другое дело.
– Почему «другое»?
– В тебе свет, – объясняет она, – темный свет такой силы, что уму больно долго смотреть на него. Этот свет говорит, что ты могла бы заново расшевелить мир, если кто подтолкнет тебя в нужную сторону.
Она поднимает руку, не дав ни мне, ни Рози вставить слово.
– Помню, помню, что я говорила, – продолжает она. – Как я люблю простую жизнь и все такое. Но есть два вида сложностей: одни мы сами на себя навлекаем, и они совсем не так уж забавны, а другие нам приносит мир. От таких чувствуешь себя отчаянным и живым, когда пытаешься сложить из них целое.
– Коль у вас такое настроение, – предлагаю я, – почему бы вам не уделить мне глоточек своей крови и не посмотреть, каким интересным я сделаю для вас мир?
Она качает головой:
– Не думай, что мне это не приходило в голову. Беда в том, что не все бы одобрили дела, которые ты можешь натворить. Не хочу, чтоб они потом обернулись против меня – раз я сама все затеяла, понимаешь? Родственники не особенно любят, когда кто-то замешивает кашу вроде той, какую ты меня просишь заварить, а кому это нужно, чтобы столько могущественного Народа разом обернулось против него? Я-то знаю, видала, как оно бывает.
Она опять затягивается дымком, и я понимаю, что больше нам здесь делать нечего.
– Ну, очень вам обязаны за помощь, – говорю я, спрыгивая с перил.
– Я бы тебе посоветовала быть осторожнее, – говорит нам вслед мисс Люсинда, – да только, если ты послушаешься, все веселье пойдет насмарку.
Ясно, она над нами смеется, но отвечать не стоит. Не знаю, кто она такая, но проклятые бутылки снова дребезжат над нашими головами, а ветра ни черта не чувствуется. Так что я поднимаю на прощание руку и улыбаюсь ей.
– Похоже, нам облегчили работу, – говорю я, пробираясь по тропке обратно к машине.
– Ты что, поверила этой старой перечнице?
– Ты же видела, как она изменилась – на один миг. На нас смотрела морда какого-то зверя. Не говори, что не видела.
– Не знаю, что я там видела, – отзывается Рози, – только мне от всего этого неуютно.
– Не об уюте речь, – говорю я ей, – а о силе и о том, чтобы стать еще сильнее.
Но Рози только плечами пожимает.
Знаю я, что она думает. У нас нет причин верить старухе. Она ничего нам не должна. Но я чувствую: она не соврала. Она и вправду надеется, что мы с Рози натворим дел.
Я вспоминаю парней-псов, отогнавших нас от добычи, и знаю, что больше подобного не допущу. Но сперва мне нужна сила. Надо стать сильнее их, черт меня побери.
Этой ночью на охоте мы осторожничаем. Мне вовсе не хочется снова налететь на собакоголовых, пока мы не готовы к встрече.