Я киваю. Хотя и не знаю, сознательно ли они это сделали.
Теперь Тоби изучает меня.
– Ты их знаешь?
– Двоих из троицы. Черноволосых.
– Прямо твои сестры, – говорит он. – Та, что спит, старше, а другая попышнее, но фамильное сходство…
– Та, что спит, не старше меня, – говорю я. – Просто так кажется, потому что такой… – я провожу рукой по лицу, – вижу себя и выгляжу здесь. Молодой. Здоровой.
Он ошарашенно моргает.
– Она – это я. В мире, откуда я пришла. Я называю ее Сломанной Девочкой. – Вкратце я описываю ему свою историю. – Вторая – моя сестра. Я много лет с ней не виделась, но, кажется, она за это время научилась превращаться в волчицу. Приобрела способность накладывать это заклятие, про которое ты говорил. Нашла способ переходить из мира в мир. Ну, и еще она меня довольно пылко ненавидит.
Я говорю легко, но не могу скрыть боли в глазах и голосе.
– А третья? – спрашивает Тоби.
Третья мне незнакома, но Лу раскопал достаточно, чтобы можно было догадаться. На вид она – настоящая шлюха: тело втиснуто в розовые штанишки, блузка расстегнута, открывая лифчик, волосы пышной копной. Выбиваются из стиля только спортивные тапочки, но и они тоже розовые.
– Думаю, ее зовут Рози Миллер, – говорю я.
– Она похожа на…
– … «белую шваль».
Опять озадаченный взгляд.
– Дешевка, – поясняю я. – Будто ждет, что ты спросишь: «Сколько возьмешь?» – прежде чем перейти к делу.
Я сама удивляюсь, слыша горечь в своем голосе. Я ведь даже не знаю эту женщину. Хорошо, что Тоби не обращает на нее особого внимания.
– Тогда понятно, почему ты выглядишь как Эдар, – говорит он.
Теперь я, в свою очередь, озадаченно смотрю на небо.
Он взглядом указывает за гребень:
– Твое сонное «я» и «я» бодрствующее не должны находиться в одном мире. Вместе они производят сумятицу, которая, если с ней не покончить, вызовет еще более глубокий и опасный разлад. Этот гейс – зов, который ты ощущала и, должно быть, сейчас ощущаешь…
– Гораздо слабее.
– Это твое другое «я» зовет к себе спящее «я». Ты должна стать единой, а не разделенной надвое.
– И как нам объединиться?
– Достаточно прикоснуться друг к другу, и вы сольетесь.
– И какой я стану?
– Как в том мире, не здесь.
Я подползаю к обрыву и с каким-то болезненным интересом пожираю глазами Сломанную Девочку. Моя сестра выкрикивает что-то в ее бесчувственное лицо, но слов я не слышу. Рози сидит на каменном уступе и, похоже, чистит ногти.
– А другого выхода нет? – спрашиваю я у Тоби.
– Если есть, надо торопиться, – отзывается он.
Обернувшись, я успеваю увидеть, как он вскакивает на ноги и ныряет в кусты. Смотрю ему вслед, не в силах поверить, что он опять бросил меня. На сей раз во мне даже зла на него нет. Трудно его винить. Теперь, став настоящим, чего ради ему обременять себя калекой, которая даже ложку до рта сама не донесет.
К горлу подступает тошнота. Стать Сломанной Девочкой здесь… я скоро пожалею о Мире Как Он Есть. Там я тоже была беспомощной, но хоть было на кого опереться. Обо мне заботились друзья, сестры в реабилитации. Здесь, вернувшись в свое тело, я только и смогу ползать среди деревьев, пока не умру от истощения или не достанусь диким зверям. Пусть мне даже удастся выбраться к людям – скажем, в Мабон, – я и там останусь Сломанной Девочкой, и от нее мне уже будет не скрыться: нельзя сбежать в сны, когда уже находишься в стране снов.
Зато теперь я понимаю, что задумала моя сестра. Скорее всего она собирается бросить здесь Сломанную Девочку, так же как я бросила ее. Пожалуй, мне не на что жаловаться. Подходящая месть, и нельзя сказать, чтобы я ее не заслужила.
Жаль только, что Тоби меня покинул. Трудновато остаться с этим один на один.
Как осталась Рэйлин, говорит во мне моя вина. И мне нечего ей возразить.
Джо
Манидо-аки
Вернувшись, мы не застаем Бо в лагере, но тлеющий костер говорит, что он не далеко ушел. Здесь, в доме сердца Коди, день клонится к вечеру, и мы находим Бо на краю обрыва. Он болтает ногами над пропастью в пару тысяч футов глубиной, любуясь красными скалами внизу. Солнце спускается все ниже, и протянувшиеся тени создают все более поразительную картину. Такое зрелище способно захватить тебя целиком и оставить ощущение, что, увидев его, ты перерос себя прежнего.
– Пока вас не было, здесь кое-кто погостил, – сообщает Бо, не оборачиваясь.
– Знакомые? – спрашиваю я.
Бо наконец отрывается от созерцания и, подтянув одно колено к груди, обхватывает его ладонями, сцепив пальцы.
– Помните, в старые времена, – начинает он, – рассказывали, будто у Нокомис есть сестра?
Я качаю головой:
– До меня.
– Помню, – отзывается Джек Вертопрах. – Никто ее никогда не видел, и имени у нее не было.
Бо кивает:
– Хотя люди давали ей всякие имена. Называли Судьбой или Фортуной.
– А бывало, и Благодатью, – вставляет Джек.
– Я всегда считал, что благодать – состояние души, – замечаю я, – или даже место. Хотя кое-кто, я слышал, описывает ее как свет.
– В образе женщины, – говорит Бо.
Джек присаживается рядом с ним и тоже свешивает ноги.
– Коди уверял, что это она породила человеческий род.
– После того, как переспала с ним, – добавляет Бо.
– Но он ей не навязывался.
Бо кивает:
– Верно, когда Коди имеет дело с женщинами, навязываться ему не приходится. Забавно, как это он в конце концов остановился на сороке.
– Забавно, как это он в конце концов вообще остановился, – говорит Джек.
Я устраиваюсь на корточках между ними, и взгляд мой скользит среди каменных шаманов, от освещенной солнцем головы одного к подножию, утопающему в густой тени, потом к соседнему, снова вверх, к солнцу, играющему на красноватом камне.
– Все всегда меняется, – говорю я, – только это в нас и неизменно. Просто некоторые меняются не так быстро, как другие.
Бо с усмешкой косится на меня.
– Ты послушай, прямо король философов, – говорит он Джеку.
– Так эта ваша Благодать, – спрашиваю я, – и заходила в гости?
– Не знаю. На вид она была в точности Нокомис, но без ее запаха. И говорила по-другому. Вы же знаете, как рассуждает Старуха. Я не так давно повстречался с ней в Большом лесу, так что помню хорошо.
– Все это неспроста, – кидает Джек.
– И что сказала твоя гостья? – спрашиваю я.
Бо вздыхает, не глядя на нас.
– Что нам не следует вмешиваться, – говорит он.
Мы с Джеком переглядываемся.
– Хочешь сказать, она одобряет убийства? – спрашивает Джек.
– Не то чтобы она выразилась так прямо. А сказала она, что в этом мире слишком много волшебства, а в другом слишком мало. А должно быть равновесие.
– Но убийство…
– Я ее так и спросил, – подхватывает Бо, – а она посмотрела на меня этак, знаешь, – мол, «Что ты за дурак?» – и поинтересовалась, с каких пор я забыл, что со смертью ничего не кончается, ты только переносишься в другое место.
Довольно долго мы все молчим.
– Это надо обдумать, – говорит Джек.
Прекрасно его понимаю. Он угощает всех сигаретами, и мы закуриваем, опустив взгляды в каньон. Не знаю, что творится у них в голове, а в моей проплывают два воспоминания. Одно из очень давних времен, когда мы с дядюшкой смотрели на единорога, поющего в лунном свете. Второе совсем недавнее: как мы с Джеком спугнули волчью стаю, терзающую добычу. Не знаю, насколько же Мир Как Он Есть должен нуждаться в волшебстве, чтобы за него нужно было расплачиваться кровью невинных.
А если та же стая охотится и за Джилли, дело для меня становится слишком личным, чтобы я мог его так оставить.
Я глубоко затягиваюсь и тушу сигарету. Прячу окурок в карман и встаю. Бо с Джеком поднимают ко мне головы.
– Я домой, – говорю я им.
– Значит, подчинишься Старухе? – спрашивает Джек.
– Да… нет… черт, сам не знаю. Думаю, не смогу, но надо поговорить с Касси. – Помявшись немного, я продолжаю: – Вот что я вам скажу. Меня достало. Эти волки, убийства, всякие древние духи, которые являются и велят нам делать то и не делать того, внушают, что хорошо, что плохо.