Я вытащила из ботинка шнурок и привязала его к согнутой ветке, затем проковыряла в ней ножом канавку и заострила вторую ветку. Получился такой грубый лук для добывания огня. Пришлось очень сильно постараться, прежде чем от куска коры пошел дымок. От запаха горящего дерева мое сердце встрепенулось. Я увидела маленькую искорку и тут же раздула ее.
Теперь у меня был огонь и камни за спиной – неплохая защита от того, кто захочет откусить от меня кусочек. Да еще оставался нож. Рукоятка из оленьего рога и такое острое лезвие, что с ним никакие когти не сравнятся. Чертовски хороший нож!
Даже не пытайся уснуть, когда рядом бродит гризли. Я громко завопила, предупреждая медведей и волков, что так просто не сдамся. Если сунутся – будет драка. Если бы охотник меня сейчас видел, то обозвал бы дурой. Ни укрытия, ни воды. Забилась в какую-то нору. Сказал бы, что я идиотка, и заставил бы месяц форель потрошить.
Я такую работу терпеть не могла. У меня на рыбу никогда времени не хватало. Слишком мокрая. И ловить ее трудно. Если честно, мне было лень с ней возиться. Я однажды слышала, что некоторые раньше так развлекались – целыми днями сидели, чтобы одну рыбку поймать. Одну за весь день! После Падения народу не до того стало, а мне уж тем более. Дурацкое занятие. Мне рассказывали, что рыбную мелочь тогда обратно в речку выбрасывали. Если рыбу один раз поймали, то она становится умнее и второй раз уже ни в жизнь не попадется. Прикиньте, эти идиоты разводили умных рыб. Так и без ужина остаться недолго.
Однажды Охотник взял меня на рыбалку. Мне тогда лет двенадцать было. Сказал, что хочет поймать лосося – вроде они тут в одном месте всегда собираются икру метать. Охотник взял сетку, а мне велел учиться их голыми руками ловить. Я простояла по пояс в ледяной воде почти целую ночь. Ни одной чертовой рыбы не поймала, а Охотник вытягивал их одну за другой, словно им не терпелось на сковородку попасть. Я с ним потом целый день не разговаривала, пока он не дал мне белесый вареный глаз и сказал, что это деликатес – лучшая часть рыбы для лучшего охотника. У меня тогда прям в груди потеплело.
Какая гадость! В жизни ничего хуже не пробовала! И ни разу не слышала, чтобы Охотник так громко и долго смеялся. Он редко смеялся, и я сразу перестала злиться. Но рыбьи глаза больше не ела.
В ту ночь медведя я так и не увидела. Слышала, как он бродит где-то неподалеку, храпит и вынюхивает корешки и личинок. Медведи сейчас к зиме готовятся, жир копят, потому едят все, что попадется. В такую пору они особенно раздражительны и если уж надумают кого съесть – меня, например, – то их ничто не остановит.
Вскоре наступило утро, и птицы встретили его своими песнями. Я затоптала огонь и присыпала его землей. Мне только пожара не хватало. И потом – всегда оставляй лес таким, как он был. Обычные правила приличия.
Я зашнуровала ботинок, проверила, на месте ли нож, допила остатки воды и отправилась в путь, надеясь увидеть Муссу за тем хребтом. Через несколько часов я поднялась на вершину. От волнения сердце выпрыгивало из груди.
А потом оно камнем упало в желудок.
Впереди были лишь скалы.
Ни реки, ни воды. Становилось жарко, лес превратился в парную. Жуки оживились, а с меня ручьями потек пот.
Медвежьи следы шли совсем рядом, огибая каменную стену. Меня окружали фальшивые деревья и серые скалы, а рядом проходила медвежья тропа. В моем распоряжении только мозги, но без воды и они скоро начнет выкидывать трюки.
Выбора не было. Если поверну назад – просто потеряю время. Мусса где-то рядом, и ее наверняка сыщет большой старый медведь. Меня затошнило от страха, когда я ступила на медвежью тропу. Больше всего я боялась двух вещей: обнаружить в конце тропы дохлого косолапого, который искал воду, да так и не нашел, и нарваться на живого гризли. Второе пострашнее.
Наступил полдень, во рту пересохло от жажды. За целый день журчания реки я так и не услышала – только мыши и птицы нарушали тишину. Вокруг кружили мухи – так и нарывались, чтобы я их прихлопнула. Потом Фальшивый лес начал потихоньку меняться – ровные ряды деревьев сменились перекрученными стволами, увитыми ползучими растениями, а между ними росли кусты, похожие на огромные пуховые подушки. Я со всех ног ринулась навстречу этому правильному лесу.
Я все еще придерживалась медвежьей тропы и старалась идти быстро, насколько позволяли усталые ноги. Однако тропа понемногу начала исчезать, или просто мои глаза больше не могли ее рассмотреть. Казалось, рот набит песком, а голова объята пламенем. Я изо всех сил боролась с обезвоживанием.
Лес стал густым и недружелюбным. Шипы впивались в кожу, а корни и лианы старались меня задержать. Медвежью тропу я все-таки потеряла. Птицы, качающиеся на ветках, заходились в хохоте каждый раз, как я спотыкалась и падала. В высоченных папоротниковых зарослях таились ямы и поваленные стволы. По этому лесу я за все утро и пары миль не прошла.