Тем временем Степан вместе со своей армией постоянно находился в походах, продолжая, как он думал, борьбу за возврат ранее отвоёванных территорий. Люди боялись Багряную маску. Он одичал душой, не имея нормального человеческого общения. Князь Сера бывал у него лишь наездами, когда случалось крупное сражение. Почёт и слава, на которых восседают полководцы, как ему некогда казалось, на самом деле были мифом. С вечера до утра не разгибая спины над изучением карт местности, вооружений противника он сидел, погрязая из раза в раз в повторяющихся деталях, чтобы потом с утра известить строй воодушевляющей речью напутствия и бок о бок с ними сражаться, не чувствуя сопричастности к общему делу. Сердце черствело. Война стала обыденной рутиной. Когда солдат защищает отчий дом и землю от неприятеля, то вся его внутренняя энергия поднимается бушующим океаном и даёт неустанную подпитку. А когда солдат наёмник, то он считает только, сколько дней осталось до оплаты его услуг. Степан стал видеть больше. Его армия, увеличиваясь, за счёт пополнения пленными на новых территориях уже больше чем на половину состояла из тех, кто ещё вчера яростно сражался против. Бунт не минуем. Как только найдётся человек с лидерскими задатками, он разобьёт эту великую и не знавшую поражений армию изнутри. Холодный расчёт говорил Степану, что он не сможет себя обезопасить и погибнет первым от руки предателя. Уже ничего не радовало его. Хоть и пряча лицо под маской, он всё же видел, когда умывался, как заострились его черты лица. Он постарел и лицом и душою. От былой безмятежной улыбки не осталось и следа. Он как-то захотел улыбнуться своему отражению и не смог. Столько крови пролито. Каждый павший это чей-то сын. Как можно после всего, что он видел, улыбаться. «Неужели это то, о чём я мечтал?» – вопрошал он себя. Бессонные ночи стали вечными спутниками. Любой шорох создавал на воспалённые нервы ещё большее давление, каждый раз вонзаясь своими шипами, где-то в груди. Пока Степану удавалось контролировать себя, но силы были на исходе. Этой ночью ему было настолько не по себе, что он, откинув полог своего шатра, уселся смотреть на горящие под холмом костры его солдат, словно хотел отогреть ими свою застывшую душу.
Катус, по обыкновению был рядом и заметил, как вышел Степан. Он делал всё, чтобы не попадаться полководцу на глаза. Если скользящий взгляд Степана и захватывал его в своё поле зрения, то ни как не мог в нём узнать того пузатого весельчака, каким он был раньше. Сменив свою пёструю одежду на доспехи, Катус мало чем отличался от других якши, которые принимали участие в боях, чтобы поживиться награбленным. Однако свою службу перед Аресом он вёл неукоснительно.
Когда Степан неожиданно уселся перед своим шатром, Катус понял, что одиночество настолько его скрутило в своих объятиях, что в любой момент он захочет избавиться от навязанной ему маски. Сделка была честной между ним и Аресом. Катус не смог найти зацепку, чтобы расторгнуть соглашение. Он как тень ходил рядом, присматривал за Степаном, как за старым другом, стараясь, не отвернутся от него, испугавшись деяний Багряной маски.
– Не спиться? – спросил Катус поклонившись.
– Какая-то тихая ночь. То ли перед бурей затишье. То ли всё живое покинуло эти края, разбежавшись от страха передо мной, – хриплым голосом сказал Степан, а затем, прокашлявшись несколько для того, чтобы прочистить горло, а чтобы убрать из голоса печальные ноты, спросил: – А ты почему не с другими якши? Почему не развлекаешься?
– Развлечения ищут лишь те, кто не бережёт себя для своей семьи или те, кого не любят. А у меня семья. Однажды я увижу своих родных, – сказал Катус.
– Отчего же не бросишь всё, если это тебе в тягость? – спросил Степан.
– Служба моя особая, – замялся Катус, не ожидав, что беседа примет такой оборот.
– Понимаю. У меня тоже служба особая. Хоть и не приносит мне удовольствие то, чем я занимаюсь, но договор есть договор. Одно спасает от помешательства, что не нападаем на безвинных, а возвращаем утраченное, – отозвался Степан.