Мила? Она раздражала меня уже тем, что вообще родилась. Ее, похоже, никто и не ждал. Она появилась на свет в результате случайной ссоры наших родителей, которая плавно перешла в перемирие. Мой отец заперся в спальне с моей плачущей матерью вечером, часов в семь, а вышли они оттуда уже утром, и это после пяти лет холодной войны, во время которой они спали в разных комнатах и вели себя, как форменные идиоты, вынужденные жить под одной крышей лишь для того, чтобы создать видимость нормальной семьи. Ради меня, единственной дочери, которая должна расти с матерью и отцом. И это при том, что их никто об этом не просил. Мне, во всяком случае, эти жертвы были ни к чему. Другое дело, что разменять квартиру и начать жить разными жизнями было почти невозможно в силу инертности моих родителей. В сущности, они были очень похожи друг на друга и, быть может, именно поэтому и не находили общего языка. Каждый из них старался возложить на другого ответственность за все, что происходит в семье, а в результате за все отвечала я. Я никогда не была похожа ни на свою мать, ни на отца. Я была сама по себе, и моя сестра пошла, если можно так выразиться, в меня. Быть может, я всегда недолюбливала Милу уже из-за того, что именно ее рождение и повлекло за собой те многочисленные болезни, от которых в конечном итоге умерла моя мать, а потом спился и повесился отец. Хотя умом-то я понимаю, что она здесь, конечно же, ни при чем. Просто так уж все случилось… И вот теперь умерла Мила. Мне сообщили об этом рано утром второго октября, а человек, позвонивший мне домой, представился никем иным, как мужем Милы. А ведь я и понятия не имела, что она замужем. Я вообще не могу себе представить ее замужем, поскольку надо знать Милу, чтобы предположить такое. Он сказал, что похороны сестры назначены на 4 октября и что, если я захочу, то смогу успеть. Но самое главное, что Милу собираются похоронить в Москве, хотя она никогда не жила в Москве, ведь мы с ней родились и выросли в С.! Неужели я недооценила свою сестру, и она, вопреки моему представлению о ее образе жизни, вышла замуж и переехала в столицу?
Вам может показаться, что я слишком болезненно отношусь к „провинциальному“ вопросу, но для меня он был решающим пять лет тому назад, когда я, закрыв глаза на свое прошлое и настоящее, в буквальном смысле этого слова, вытряхнув из теплой постели своей сестры ее жениха, Вика, повезла его в аэропорт, откуда мы вылетели в Москву… Почему именно Вика? Мне довольно трудно будет это объяснить, поскольку это можно только прочувствовать. А я всегда чувствовала, что мы с ним сделаны из одного материала и что только с его помощью я смогу вырваться из нашего зловонного провинциального городишки с тем, чтобы потом вскарабкаться на самый верх… „Верх“ ЧЕГО, спросите вы? Слово „верх“ всегда ассоциировалось у меня с независимостью. А стать свободной в полном смысле этого слова можно только с помощью денег. И я, и Вик – мы оба прекрасно понимали это. Вот только Мила этого не понимала. Деньги ее вообще никогда не интересовали. Она много работала, но практически никогда не требовала за это денег. Мила – была… Боже, какое безысходное слово „была“… Мила была фотографом».
Стройная шатенка, закутанная почти до бровей в черную газовую траурную шаль, пересекла центральный зал лондонского аэропорта Хитроу и замерла возле рекламного стенда, как если бы ее окликнули. Медленно повернув голову, она встретилась глазами с догонявшим ее высоким молодым мужчиной, одетым в зеленую вельветовую куртку и песочного цвета брюки. Он смутился и растерянно улыбнулся.
– Гаэль, я не просила провожать меня… – сказала по-английски женщина, чувствуя, как щеки ее, вопреки усилиям воли, запылали: присутствие молодого мужчины здесь, в этом огромном аэропорту, с одной стороны, сковывало ее, а с другой – возбуждало. – Мы же с тобой договорились…
Она подошла к нему и провела рукой, затянутой в черную замшевую перчатку, по его щеке. Ей вдруг подумалось, что она видит его в последний раз, и сердце ее больно кольнуло. Вот когда ей позвонил человек, представившийся мужем Милы, ее сердце никак не отреагировало на известие о смерти сестры, зато сейчас, когда она прикоснулась к Гаэлю, оно трепыхнулось…
Гаэль Мартен – чистокровный англичанин– был нанят Анной полтора года назад при очень странных обстоятельствах. Выпускник Миддл Темпл-холла, готовящего адвокатов, Гаэль был почти насильно привезен на остров Мэн своей новой знакомой, русской женщиной по имени Анна Рыженкова, с которой он познакомился в Дерби на скачках. В тот июньский день многих англичан увезли оттуда с сердечными приступами, результатом бесчисленных пари, заключенных на этих всемирно известных скачках. Анна же выиграла тысячу фунтов и на радостях подарила их своему соседу, симпатичному молодому англичанину, явно проигравшемуся в пух и прах. Гаэль, так звали парня, находился в таком состоянии, что он сначала не понял, что вообще произошло и каким образом он оказался в машине незнакомой, но чрезвычайно привлекательной женщины, и пришел в себя только у нее дома, когда она на неизвестном языке пыталась что-то втолковать ему, размахивая перед его носом пачкой фунтов стерлингов. Девушка в белом переднике, явно горничная, перевела, что леди собирается подарить ему тысячу фунтов, если он погостит у нее три дня. Предложение было более чем странным, но Гаэль согласился. Возможно, причиной подобного решения была красота этой женщины, а быть может, и то, что у него оставалось еще десять дней до окончания отпуска, который ему предстояло провести в скучном обществе родственников, живущих в Шотландии. Анна была старше его на пять лет и всем своим поведением напоминала скучающую леди, готовую на все ради новых ощущений и удовольствий, способных заставить забурлить застоявшуюся кровь. Но Гаэль здорово просчитался. Вместо секса, на который он настроился буквально в течение нескольких минут после того, как ему было сделано это необычное предложение, он получил первый урок русского языка. Анна поила его чаем на лужайке перед домом и заставляла повторять русские слова. И он повторял. Он не узнавал самого себя. В результате этих странных лингвистических упражнений он усвоил несколько приличных и неприличных русских выражений и только после этого, вечером третьего дня был допущен в спальню к хозяйке, где смог наконец удовлетворить терзавшие его эти три дня желания. Русская женщина оказалась на редкость чувственной и веселой, хотя немного чудаковатой, словом, не без странностей.