— Да я нормально, — улыбнулся Никита. — Все служат, а я что — рыжий, что ли? Или блатной? Просто год потеряется.
— Куда он потеряется — жизнь длинная. Будем каждый день друг другу письма писать… А давай завтра на дачу уедем, а? На утреннем автобусе? И — на всё лето? Давай?
И уже завтра — с удочками на озеро. Отдохнуть. Успокоиться!
Никаких родственников, скандалов, ссор! Только — вода, свежий воздух, лес и они сами.
— А твоя мама скажет, что я в чужом доме обосновался? И явится со скандалом?
— Пусть только попробует! — возмутилась Зорка. — Дом этот вообще-то — твоего папы. У тебя на него больше прав, чем у нее. Так что это я буду в чужом доме, — ухмыльнулась она.
— Всё мое — твое, Зора, — улыбнулся Никита. — Только своего у меня почти ничего нет, кроме меня самого.
Уф, кажется, грозу пронесло. Окончательно! На сегодня — так точно.
А завтра — уже точно всё будет хорошо. Надолго!
— Ладно уж — забираю, что есть, — скорчив удрученную рожицу, Зорка крепко обняла Никиту. Крепко-крепко.
Теперь — можно. Как же ты сложна, любовь!
Она угадала момент — парень отчаянно прижал подругу к себе. Как утопающий — спасательный круг.
Скандала не будет точно. Мама вот-вот умотает на море. Лечить нервы — свои и Динкины. Сама упоминала недавно. Да и когда она такое пропускала — за последние-то лет пять?
Поскорее бы уж восемнадцать лет! Или хотя бы шестнадцать. Так надоела эта беспомощность! За что вообще человеку придуман период «несовершеннолетия» и лишь «частичной правоспособности»? В наказание за грехи прошлой жизни? Рождаться бы сразу взрослыми!
— Где мы завтра увидимся?
Мечтай!
— Я что — глупее тебя? Сам смылся, а мне — выслушивай всю ночь этих двух мегер?
Вызывай для хватающейся за сердце мамы «Скорую» (ничего не найдут — у симулянтов ЭКГ в порядке), слушай упреки («Это ты довела мать!») сестры…
— Значит, будем эту ночь гулять по городу?
— Будем. — Лучше общество окрестных алкашей, чем родственников. — Да здравствуют белые ночи! А утром я туда забегу за деньгами на билет. Быстро — минута от силы.
— Лучше не надо, — вновь попытался взмыть на дыбы Никита. Но уже не так уверенно и нестрашно.
— Не городи ерунды, — Зорка шутливо щелкнула его по носу. — Это — мои сбережения, в конце концов. С какой радости мы должны пехом тридцать километров чесать? Не бойся, куплю только в один конец. А обратно мама нас сама привезет — если захочет.
Странный выбор мелодии для одинокого алконавта в скверике. Зорка поклялась бы, что этот потрепанный жизнью мужик предпочитает другую музыку. Но вот…
Зорка с Никитой даже невольно задержались неподалеку. Прислушались.
Белые ночи — прекрасны. Днем город кажется совсем иным, а холодными зимними ночами на улицу носа не высунешь. А уж в гололед, когда ничего толком не посыпано… И только летом, на кратком пограничье, где истончается власть ночи…
А когда рядом — близкий человек, говорить можно о чём угодно. О прошлом, настоящем и будущем, о близких и родных. О дружбе… и даже, робко — о любви. И дико хочется признаться первой, и лестно — сначала услышать. Зорка и сама не подозревала за собой такого кокетства.
Утро приблизилось петушиным криком из старых деревянных улочек. А Никита вдруг просто повернулся к Зорке, неловко выдавил улыбку и сказал:
— Я тебя люблю. Но не как сестру… — быстро добавил он. Отчаянно краснея. Наливаясь свеклой.
Девушка лукаво усмехнулась:
— А раньше любил как сестру, что ли? Признавайся.
А юная заря — уже красит горизонт. Сначала — робко, потом — вспыхнет жарким летним солнцем. Должна вспыхнуть! Лето же…
А зима — маленькая смерть, что ли?
Нашла о чём думать! Еще гололед опять вспомни.
— Ну, когда-то… как маленькую младшую сестренку.
И едва сдерживает ответную усмешку. Уже может шутить! Игра. Вечная как мир. Без победителей и побежденных.
— Щас как дам в лоб — сначала за «сестренку», потом — за «маленькую», — окончательно расслабилась Зорка.
— Я жду ответа, — темные брови сошлись в одну. Тоже — шутливо.
— Какого? — невинно пожала плечиками «младшая сестренка».
Не перегнуть бы палку.
— Я сказал, что люблю тебя!
А вот здесь — шутить хватит! Баста.
— А я знаю, — улыбнулась Зорка. Искренне и открыто. — Попробовал бы ты полюбить кого другого — я бы тебе показала!