— Эка! — Яга развела руки в стороны, призывая в свидетели оторопевших дружинников, которые, похоже, наконец, начали осознавать, что натворили. — Люди добрые! Видано ль, чтобы Ягу укоряли? А кто ж вас в последний час пред загробьем приветит? Кто ж вам под порогом домину разметёт? Кто ж в баньке попарит, отмоет от зла ядовитого и горя тягучего? Бабушка Яга! А что тела молодого себе восхотела, так не зазорно! — она остановилась в шаге от нас с вороном. — Всяк теплое да молодое ищет, всяк хвори забыть хочет, а с Марьюшкиными телесами я бы еще век людей в Кощеево царство провожала! А теперь истлеют мои косточки, мхом зарастут, порушили красу ненаглядную, порубили березоньку белую, сгубили богатырку неодолимую! У-у-у-у, — старуха сжала костлявый кулак. — Без тебя, кликуша, жить бы ей, да поживать по добру!
Я задохнулась от злости:
— Врешь! Ты хотела Кощея отыскать да за каждый глоток воды цену назначить!
— А то не вина! — Яга страшно улыбнулась. — Тебе-то, чернь, не по уму загадка. Не ты ли водички поднесла Кощеющке? Не ты ли себе отраду выменяла? Охотника своего прибрать хочешь? Так уж червивый он, не восцветет наново!
— Как это, червивый?
— Ну… Какие ваши годы, — преувеличенно бодро отвечал хирург. — Спицы вынем, восстановитесь, а потом будем смотреть динамику. Да. — он отложил серо-черные листы рентгеновских снимков в сторону. — Нос не вешать! Не получилось одним способом, получится другим.
— А затемнение?
— Анализы, пункция, рентген в нескольких проекциях. Хорошего ортопеда посоветую. Туберкулез костей летальности не даёт.
— А что даёт? Хромоту?
— Милая девушка! — хирург сцепил пальцы. — Пока ничего не ясно. Есть только пятно, идентифицировать его, извините за термин, в данный момент, не имея полной клинической картины, я не возьмусь. Другая, знаете ли, специализация. Излишне драматизировать ситуацию не нужно. Нужно собраться и методично обследоваться. У вас еще одна операция, не забывайте! Не век же вам со спицами ходить. Да?
— Да…
Эля катила коляску, то и дело порывалась начать разговор, но мне говорить не хотелось. Все катилось в бездну — брак, здоровье, сама жизнь. Перспектив в 26 лет никаких.
Яга не ответила. Тяжело ступая, она подходила к Кощею.
— Поднялся, хозяин темной сторонушки, поднялся! Не бывать больше вольнице людской!
— Не твоя ли вольница была? — Кощей спрашивал спокойно, но по коже побежали мурашки.
— Уходим! — шепнула я Золику. — Пусть перегрызутся!
Но не тут-то было. Гаденыш Иван в попытке выслужиться ухватил меня за косу и громко спросил:
— Куда засобиралась, голубка? Куда воронка несешь?
Кощей и Яга разом обернулись. Золика сильно качнуло, он потянул меня в сторону, и волосы, зажатые в кулаке, затрещали, а я вскрикнула.
Но тут пальцы Ивана разжались, его приподняло над землёй, пронесло как дирижабль над нашими головами, перевернуло и шваркнуло на спину. Княжич пытался пошевелиться, но его давило сверху, и только тихое "а-а-а" доносилось до наших ушей. Взметнулся огромный меч, и Кощей разрубил Ивана ровно посередине. А потом еще, и ещё... Длинный широкий клинок взлетал и опускался, сея вокруг себя кровавые семена и белоснежные осколки костей.
— Ой ты! — суетилась Яга, неожиданно проворно оббегая палача то с одной, то с дугой стороны, облизывая с губ попадающие на них ошметки плоти. — Мясцо-то, мясцо! Без жиринки! Славное мясцо-то. Пропадает, ой, попадает княжье мясцо!
Предел был пройден. Я не чувствовала больше ни страха, ни омерзения, ничего из того, что должна испытывать в этой ужасающей ситуации. Преодолена грань, за которой сознание просто отказывалось воспринимать происходящее. Крепче прижимая к себе Золика, начала медленно уходить в сторону: нужно было спасать друга, о себе и не думалось. Я запретила себе думать и рефлексировать. Не сейчас, не здесь. Я все перетерплю, все вынесу, только бы уйти!
Мимо, даже не пытаясь воспротивиться Кощеевой воле, протащились Сокол Соколович и Орёл Орлович. Оба таращили глаза в немом ужасе.
— Живой и мертвой воды в три дни отЫщете, сполОснете, — Кощей ткнул пальцем в кровавое месиво, — восстанет Иван от земли, а нет, так летать вам во веки вечные птицами!
Краешком мозга отметила изощренность ловушки, выстроенной Кощеем для Ивановых приспешников. Жестоко.
Убежать от судьбы у нас не получилось. Яга, вдруг вспомнившая обо мне, ринулась наперерез, подскочила почти вплотную, ткнула в живот и больно вцепилась в груди:
— А крепка кликуша телесами! Крепка, сладка, моложава! — омерзительный запах бил в нос, кровавая слюна стекала вниз с морщинистых губ. — Ты пошто у меня хозяевала? Пошто не тобою покладенное с места трогала? Тати ночные! Без просу во хозяйском подполье разорение творила! Отдай мне кликушу, Кощеюшко! Уважь подруженьку старинную!
— Мы, — отчего-то я терялась под тяжелым взглядом Кощея, который намеренно или случайно закрыл от меня жуткие останки Ивана, — Марью хотели попросить... чтобы она ягоду волчью, чтобы отвар... Домой мы хотим вернуться. Вот!
— Ведьминой воды восхотела! — в притворном удивлении вскинула руки и шлепнула ими по бестелесным бедрам Яга. — Ишь, ягоду!
— Марья научила бы! — настаивала я, теряя всякий страх.
— Не Марьиного разумения мои заговоры!
— Ничего, справились бы! Не бином Ньютона!
Старуха вдруг начала приплясывать на месте, наматывая на пальцы концы платка, съехавшего с головы еще во время полета:
— Взять яду змеиного полнаперсточка, водицы полнолунной, — она посмотрела на небо, отыскивая Луну, — из тихого омута, тарвы-одолень щепотку, волчью ягодку и, — Яга резко выбросила в сторону руку, — вороний глаз!
Я не успела отбить это ее движение, острые черные когти проткнули кожу глазницы и и вырвали у Золика глаз.
— На-ка то, подареньице! — бабка подхватила мою руку, вложила в ладонь теплый влажный шар и сжала пальцы. — За лихо тебе отмщенье!
Я перевела взгляд со своего кулака, сочащегося тоненькими кровавыми струйками, на Золика. Ворон терял опору и жизнь, а на лице его вместо глаза зияла дыра. Меня накрывало толстым ватным одеялом, лишающим возможности слышать, и уже совершенно равнодушно я смотрела, как огромный меч рассекает плоть и сносит с худых старческих плеч косматую голову. Два тела рухнули наземь одновременно — Золика и Яги. Колени подогнулись, и я, ощущая почти благодарность собственному телу за избавление от мук, потеряла сознание.
Очень хотелось пить, очень. Лошадь подо мною и всадник за спиной, видимо, не слишком торопились, ехали медленно. С трудом разлепила ресницы.
Над бескрайней серой равниной низко нависало свинцовое небо с редкими белыми прожилками перистых облаков. Плотная тишина, которую можно было пощупать, пробивалась стуком копыт по каменистой почве. Дороги не было. Конь просто шел вперед, раздвигая широкой грудью высокую, почти ему до морды, безжизненную траву.
— Куда мы едем? — преодолевая невыносимую сухость во рту спросила я.
Ответа не последовало.
Но это не раздражало и не огорчало. Прохладное умиротворение капля за каплей проникало в вены. Кто там умер? Кого изрубили? Кому вырвали глаз? Не всё ли равно? Мне хорошо и покойно на груди у мужчины, который не хочет разговаривать. Попыталась разжать кулак, но пальцы слиплись. Раскрыла ладонь с трудом — человеческий глаз с черной радужкой смотрел куда-то в сторону. Надо же. Это Золика. Вороний глаз. Для ведьминой воды. Вода.
— Пить? — спросила, но снова не получила ответа. Тот, кто сидел сзади, дунул мне в темечко, пальцы сомкнулись над подарением Яги, глаза сами собой закрылись, и я сладко, с облегчением заснула.
Проснулась от холода. Графитового цвета стены без малейшего декора были строги и величественны. Большое — в полстены, зеркало, стиснуто массивной кованой рамой, свитой из чугунных веток, птиц, змей и большеротых рыб. Стол, пара размахнувшихся подлокотниками в стороны стульев. Вместительный, в готическом стиле шкаф. И лежу я на широкой кровати с высоким деревянным изголовьем. Чудеса!