Я сделала два шага в сторону, и Кощей вышел вперёд.
— Что велишь?
— Отпусти его.
Кощей вытянул вперёд руку, и охотник провалился в землю по пояс.
— Поразмысли, пёс смердячий, на кого тявкать осмеливаешься!
Волки нагнули головы, поджали хвосты и стали потихоньку отходить в чащу, оставляя вожака в одиночестве.
— Не тужи, девица! — Кощей протягивал мне ладонь. — Все образуется.
Мы подошли к ягоде, что раздулась до размеров теннисного мяча. Ее гладкая поверхность становилась зеркальной, и я видела наши отражения. Но вот кожица натянулась так сильно, что, казалась, вот-вот лопнет.
— Рви, коли решила. — Кощей отступил назад. — Препону чинить не стану. Рви, не успеешь.
Я нагнулась и всмотрелась в отражение на блестящей поверхности. На меня, улыбаясь беззубым ртом, смотрел пухлый младенец.
— Пообещай! — даже не удивилась, когда позади почувствовала опору и большие ладони легли мне на плечи. — Пообещай, что спасёшь для меня… — и я назвала имена.
Кожица лопнула, сотни крохотных капель взмыли вверх, и в сером небе перекинула своё коромысло за край земли яркая радуга.
Эпилог
— Пусти меня. — я крепко сжала подлокотник холодного каменного трона.
— Нет тебе там места, не думай, что остаться сможешь.
— Знаю. Хочу всех увидеть.
— Причина есть ли? Все равно позадь них всю жизнь стоять будешь.
— Скучаю. А мне скучать нельзя. Пусти? — я смотрела в бездонные глаза и видела своё отражение в золотом ореоле. Любит.... — Обещал ведь.
Дождь затихал, робко выглядывало солнце. По парку, примыкающему к больнице, гуляли мама и дочка. Я заправила выбившуюся прядку за крошечное ушко.
Дунула вслед.
— Луша! — звала дочку молодая женщина, держащая в руках зонт и машинально катающая пустую прогулочную коляску-трость. — Лукерья!
Маленькая девочка с очаровательно шкодным выражением лица нарочно шлёпала ногами в розовых сапожках по неглубоким лужицам и заходилась в заразительном хохоте, когда брызги подлетали до самых щёк.
— Лукерья! Горе ты луковое, прекрати сейчас же! Я папе пожалуюсь! Господи, дай мне сил не прибить этого ребёнка!
Я улыбнулась. Невеличка Луша доверчиво вобрала в себя то, что было передано моей волей от той, другой Луши: смелость, умение быть преданной и невероятное жизнелюбие. Она будет счастливой, эта девочка. На ее пути случатся трудности и беды, но умница с редким именем Лукерья всегда будет выбирать правильный путь.
Пробив несколько слоев пространства вошла в свой дом. Отец стоял над кушеткой, на которой лежала молодая женщина. Он нагнулся и укрыл её пледом, погладил по плечу, коснулся смуглой щеки.
— Папа, у тебя родятся два сына. Я обязательно помогу твоей женщине. Родной мой. — губы скользнули по отцовской щеке.
— Ой, я уснула, да? — Эльмира села, протирая глаза. — Сплю и сплю всё время. Впрочем, — она поднялась, шагнула к мужу и приложила его руку к своему животу. — Нико, я тебе должна кое что сказать.
— Принимая во внимание тяжесть совершенных правонарушений и руководствуясь статьёй номер…
Я скользнула по лицу Мстислава ледяным взглядом, подсудимый поморщился. Почуял, зверь! Оплаченная другой кровью жизнь не пойдет ему впрок. Искупление бывает не полным. Его могила быстро зарастёт сорной травой.
Мишка чертыхался сквозь зубы, пытаясь завязать бабочку. Нарядный и неожиданно красиво причёсанный Гошка пытался помочь, но старший брат рыкал на него, и вся эта сценка вызывала у меня острое чувство одиночества. Тётя Таня на кухне в вечернем платье и фартуке колдовала над тарелками с нерезкой и проверяла кастрюли.
— Ма! — Михай вёл себя как ребёнок. — Ма! Можно я без бабочки жениться буду? Ма, ты чего?
— Коля говорит, что Женя идти отказывается. — тётя всхлипнула. — Год девка по больницам мыкается! Год! Никакой ведь ей жизни.
— Не год, а почти год, не мыкается, а обследуется, и жизнь у нее будет, вот увидишь. Я в Егора верю! Ма, ну можно я без бабочки…
Через четыре улицы от них в старой избе Макарихи, что сдавала комнату приезжим, перед зеркалом стояла удивительной красоты девушка в свадебном платье. Макариха суетилась, зачем-то искала булавку и тайком смахивала набегающие слёзы.
— Сделай его счастливым, хорошо? — поймала я в отражении синие глаза, опушенные густыми длинными ресницами.
— Хорошо, — ответила Марья. — Заглядывай почаще. Поболтаем.
— Маруся! — голосила из-за стенки Макариха. — Приехали!
Женька тяжело опиралась на казенный больничный костыль, с перемотанной тряпками — чтобы не натирала — перекладиной. Ее согнутая ссутулившаяся спина казалась камнем на фоне живой ряби на поверхности пруда. Снова пошёл мелкий дождь, звучащий в унисон с настроением.
Подплывали утки, приученные больными и персоналом к угощениям, покрякивали, шумно взмахивали крыльями и разочарованно отворачивались от странной неподвижной женщины. Она плакала, и слезы жгли мне душу.
— Не плачь, милая, — шептала я, выпуская из рук мелкую серовато-коричневую птаху, — моя хорошая сильная девочка.
Обняла, дунула в висок, разгоняя дождевые капли, стекающие по коже. Птаха кружила над нашими головами. Лешак выбирал, он не мог ошибиться.
— Завтра, уже завтра всё изменится, только потерпи. Посмотри, кто к тебе идёт! Прими…
У поворота на пруд стоял мужчина, и мне не нужно было смотреть ему в лицо, чтобы узнать. Сердце кольнуло от осознания вечной потери. Грехи отпущены, жизнь войдет в свою колею, Егор. Волче, не смотри с такой тоской на Женьку. Завтра диагноз не подтвердится. Обещаю, всё у вас будет хорошо. А теперь иди к ней!
Мужчина посмотрел на пакет с продуктами, висящий в руке, и решился.
Я вздрогнула и подтянула поближе неудобный костыль, оглянулась. Ощущение теплого воздуха на виске не проходило. Нервы что ли? Мелкая птица кружила над моей головой. На стервятника не похожа, за дерева приняла, видимо. Да и не удивительно, дерево и есть — бесполезное, никому не нужное бревно. Калека.
— Волчина! Женя Волчина! — резкий крик медсестры вывел из оцепенения. — Муж тебя ищет. Ты чего здесь мокнешь-то?
Моя жертва тоже была принята...
— Теперь ты спокойна?
— Да.
Рука в черной кожаной перчатке с агатовыми бляшками подхватила, подтянула вверх, и вот я уже сижу на огромном вороном коне, мерно вышагивающим среди серого мёртвого леса.
Упирающееся кроной в тусклое небо зеленое дерево раскинуло в стороны гибкие ветви. Внизу они сплетались в колыбель, выстланную мягким птичьим пухом и листьями мать-и-мачехи.
Маленький мальчик пытался поймать юркую синичку, беспрестанно перепрыгивающую с места на место, сжимал пустые кулачки, смеялся, показывая два белоснежных передних зуба. Нежное сребристое мерцание окутывало его ручки по локти.
— Пусть резвится. Лешак приглядит. Рубежи осмотреть надобно, поедем?
— Поедем. — я взмахнула рукой, и над нашим сыном зависло в воздухе красное сочное яблоко.
Малыш засмеялся и потянулся к новой игрушке. У самых корней, свернувшись клубком, спал Колючкин, он потянулся, разбуженный шумом, подвигал носиком и снова скрутился в светящийся шар.
Вороной резко вскидывал наполовину костяную голову, разгоняя бесплотные тени, окружавшие со всех сторон.
— Гости у нас, Ега.
Я доверяла его чутью:
— Кто?
— Трое. Зла за плечами немеряно. Переборешь меня, Берегиня?
— Посмотрим, за так людей не отдам.
— Грозна ты, как погляжу.
— Не грознее тебя.
Конь перешел в мягкий размеренный галоп, я вдохнула горький запах полыни и прижалась спиной к повелителю обратной стороны жизни, с которым сегодня мы снова встанем по разные стороны.