Со всех сторон площадь, вымощенную квадратным чёрным камнем, теснят старинные четырёх и трёх этажные дома. Все они стоят сплошной стеной, вплотную друг к другу. Ещё в XIV столетии действовало правило, согласно которому представили нешляхетского сословия – ремесленники, лекари, купцы – имели право строить на этой Площади дома с тремя окнами на фасаде. Исключение составлялось только для шляхты и духовенства. Эти привилегированные сословия имели право воздвигать дома с шестью фасадными окнами. В конце XVI столетия львовские патриции заказывали проекты домов у итальянских зодчих. Каждый дом на Площади имел неповторимый архитектурный облик и свой цвет.
У Площади Рынок была древнейшая история…
В 1410 году сюда привезли 52 боевых знамени Тевтонского ордена, захваченных в качестве трофеев в битве под Грюнвальдом. Согласно древнему обычаю, знамёна поверженного противника были брошены в грязь и затоптаны конскими копытами и солдатскими ногами.
Здесь, на этой Площади, в 1578 году был казнен украинский вождь Иван Подкова. Эшафот был застелен соломой. Увидав это, гордый патриот Подкова дерзко спросил: «Неужели я не заслужил у Польши большего?» Согласно легенде, эшафот был тотчас же поверх соломы застелен коврами. От самой тюрьмы до лестницы эшафота.
В 1707 году, в одном из домов Площади Рынок, трижды останавливался Русский Царь Петр I, приезжавший во Львов на переговоры с польской шляхтой.
В 1848 году, во время революции в Австро-Венгрии, Площадь была захвачена ремесленниками и студентами, возведены баррикады. Но бунт был жестоко подавлен. генералом Гаммерштейном, отдавшим приказ артиллерии бомбить Рынок.
От Площади в разные стороны отходило целых восемь улиц – Галицкая, Сербская, Русская, Ставропигийская, Друкарская, Краковская, Шевськая и Катедральная площадь. Это было необычайным явлением в практике мирового градостроительства. Обычно от площадей отходит две-три-четыре улицы, а здесь было целых восемь. На каждой из этих улиц стояли дома, построенные ещё в XIX и XVIII столетиях. Русская улица упиралась в Подвальную улицу, где на углу возвышалась красивая Успенская церковь с высокой, пятиярусной, колокольней и каплицей Трёх святителей. Трамвайные линии Подвальной улицы тянулись мимо Городского Арсенала – памятника средневековой архитектуры. Сейчас там располагался оружейный музей. Сергей мысленно сейчас ходил по его коридорам, устеленным мягкими зелёными коврами, глядел на почерневшие кольчуги, блестящие алебарды, мечи, изогнутые сабли с позолоченными эфесами. Трогал ругами толстые чугунные пушки, тяжёлые, изъеденные временем ядра, любовался кремниевыми ружьями и пистолетами…
Если пойти в другую сторону, мимо Кафедрального Собора, с турецкими ядрами на стенах, узкой улочкой, мимо каплицы Боимов со скульптурой на куполе, изображавшей скорбно сидящего с терновым венком на голове Иисуса в Гефсиманском саду, на улицу Театральную, а потом через площадь Ивана Подковы, мимо Костёла иезуитов, можно было выйти на Проспект Свободы.
Это был самый широкий и красивый Проспект во Львове. Раньше, при коммунистах, Проспект, как и положено, в Советском Союзе, был назван именем Ленина. В 1991 году он был переименован.
Проспект начинался от площади с внушительным памятником Адаму Мицкевичу, красивыми фонтанами с серебрящейся водой, и заканчивался, упираясь в центральный фасад Оперного театра. Проспект Свободы был необычайно зелёным, с высокими густолиственными деревьями, отбрасывавшим прохладную тень, с резными лавочками. Здесь, недалеко от памятника Тараса Шевченко, постоянно собирались украинские националисты, торговали своей литературой, значками, флагами, ругали коммунистов, Сталина, евреев, Россию, Польшу, Австро-Венгрию... Здесь проходили оживлённейшие идейно-политические споры о месте Украины в современном мире… Дальше на лавочках, в прохладной голубой тени, равнодушные к этим спорам, сидели любители шахмат, шашек, домино, играли на деньги, разбирали знаменитые партии и обсуждали, как следовало сыграть Карпову в матче с Каспаровым…
Сергей мысленно сидел на этих лавочках, любуясь Оперным Театром, скульптурами над центральным его входом. За театром влево круто поднималась вверх, к цирку, к костёлу Святой Елизаветы, Городецкая улица. Самая длинная улица города, то же отмеченная в Атласе автомобильных дорог.
Дробышев вдруг задумался. Так, где ж его Родина? Новомещанская земля, на которой он родился? Тихий уездный городишко Вельяминовск, с зелёными улицами, густыми садами, окружённый полями сахарной свеклы и пшеницы, подпираемый с востока рекой Усманкой? Или милый сердцу, яркий, шумный, сказочно красивый, миллионный Львов, где прошли его детство и юность? Где это всё, в другом, далёком мире? Мире, свободном от сапог и казарм, приказов и нарядов… Он отрезан от этого чудного мира серыми стенами больничной палаты, высоким забором дивизии, где ему торчать и чахнуть здесь ещё полтора года.
За свои неполных девятнадцать лет он видел много городов…
Но краше, милее, роднее Львова… больше не было ничего.
Он мучился и сильно тосковал по этому, как теперь ему казалось лучшему городу на земле…
Глава 35
Жизнь в палате стала веселее с появлением нового человека.
Валентин Погорельский по сроку службы прослужил год. Но из этого года в части он находился не более двух месяцев. Не смотря на этого, был он живой легендой, и слава о нем летела по всей дивизии, обрастая все новыми подробностями и деталями.
Призванный со Львова, Валентин после «карантина» по распределению попал в роту охраны. Когда его во вторую ночь подняли «деды» (в первую «молодых» обычно не трогали, давая время освоиться) и хотели вместе с другими «шнэксами» «построить», Погорельский сделал то, что очень редко происходит в армейских подразделениях: он нагло и грубо наплевал на все сложившиеся неписанные солдатские традиции.
Старослужащий сержант Якушев шёл вдоль строя и через одного «пробивал фанеры» новобранцам. Дело происходило так…
– Грудь к осмотру!
– Фанера трехслойная, грудь бронебойная, образца, 1975 года выпуска, к осмотру готова! – сухо, по-военному четко отвечал «молодой».
Сержант наносил удар в грудь.
«Молодой», сгибаясь под тяжестью удара, хватал ртом воздух, отвечал:
– Отдачи нет, откат нормальный, гильза упала в ящик!
И сержант шёл дальше.
Очередь дошла до Погорельского.
– Грудь к осмотру!
Насмешливо глядя в глаза сержанту, Валентин нагло спросил:
– Слышь, дядя, а не пошёл бы ты на х…?
Десятка два изумленных глаз «молодых» уставились на Погорельского. С коек поднялись заинтересованные «деды».
Якушев выкинул кулак вперед, метя в лицо.
Уклонившись от вполне ожидаемого удара, Валентин с подшагом вперед сбил сержанта с ног встречным в подбородок. Это был коварный удар. Валентин оттачивал его в течение шести лет. Не давая опомниться, Погорельский носком сапога дважды с силой двинул в колено сержанту.
Погорельский знал, что теперь сержант Якушев ему не страшен. От таких ударов он еще недели полторы будет хромать, ковыляя на ужин позади всей роты.