Такой урок вынес для себя Коломиец после двух первых месяцев службы в должности старшины РМО.
С капитаном Иголкой он эту тему не поднимал. Он видел, что Иголка сам частично её разделяет. Старшина решил пойти по иному пути. Лично взять под собственный контроль кадровый отбор кандидатов в роту. Конечно, выбор был невелик. Иногда случались и просчеты. Но, в целом, старшине удалось за полтора года укомплектовать больше половины роты нерешительными, послушными солдатами из близлежащих областей.
Во Вдовцове и Пухе – людьми, отобранными в РМО капитаном Иголкой – не чувствовалось раболепия, лакейства, присущего остальным, но эти солдаты были неконфликтными. А это уже большой плюс.
Единственно, кто не нравился Коломийцу, был Арбузов. В этом солдате старшина чувствовал особую силу, внутреннюю неудовлетворенность, чувство протеста, порой выражавшегося в крайне уродливых формах.
Наблюдая быстро обнаглевшего Арбузова после увольнения «дедов», старшина решил, что за этого парня надо браться всерьёз, пока он окончательно не сел на голову. Именно он, Арбузов, мутил погоду во всей роте и разлагал дисциплину.
Через своего информатора – младшего сержанта Штырба – старшина знал, что Арбузов вечерами подбивал солдат роты игнорировать его приказы.
– Вы поймите, или он нас или мы его, – с убежденьем говорил Арбузов, стоя посреди кубрика. – Лично я по Уставу жить не хочу и не буду. Хватит… здесь не учебка! Мы по Дедовщине полгода жили, значит, и остальную службу будем жить по Дедовщине…
– Я с тобой согласен… Нытик для меня не авторитет, – поддержал Пух. – Иголка, да… Иголка – настоящий командир. Такому подчинятся не в падло. А Нытик…
– А Нытик – чмо! Голимый чмошник, – презрительно и злобно говорил Арбузов. – Рыжий рассказывал, как его деды чмырили… Сапогами в него кидались, в открытую на х… посылали. А он хавал… Так что, пацаны, давайте вместе на него забивать… Не хватало, чтоб он еще нас по утрам на зарядку поднимал… Это не дело.
…Старшина вёл роту на обед. От казармы до столовой путь занимал всего пять минут ходьбы. Но Коломиец специально повёл роту окружным путём, мимо центрального входа в штаб дивизии, мимо КПП.
– Рота! – скомандовал старшина, добиваясь от подразделения более четкого строевого шага.
Но большая часть солдат проигнорировала его приказ. Они шли расхлябано, нарочито сбивая ногу в строю. Особенно старался Арбузов. Он шёл, загребая сапогами снег. На губах у него играла насмешливая улыбка. Маленькие голубые глаза, обращенные на старшину, глядели с весёлым презрением. «Ну-ну, старшина, что ты еще нам скажешь? Чем ты еще нас тут удивишь?» – читалось в них.
– Видставыты! – скомандовал старшина. – На мисти…
Рота зашагала на месте.
Старшина стоял и внимательно глядел на солдат. В лице Ротора он читал недовольство. Вербин был ко всему равнодушен, ему хотелось есть. Вдовцов сдержанно улыбался. Пух, подмигнув Арбузову, поджал толстые губы, принял лихой и придурковатый вид. Дробышев хранил молчание, но, видно, и ему было смешно и интересно, чем закончится дело. Один лишь младший сержант Штырба был раболепски угоден и, по-собачьи преданно заглядывая старшине в глаза, высоко поднимал колени при ходьбе на месте.
– Стий: раз, два!
Солдаты прекратили движение.
– Так, хлопци, я нэ зрозумив. Вы що стройовым кроком розвывчались ходыты? По команди: «Рота!» трэба пэрэйти на посылэнный крок, а по команди: «Струнко!» трэба щэ посылыти крок. Крок повынен буты читкий, носок гарно вытягнут.
Старшина, пригрозил, что если рота, как следует, не выполнит его команды, то он вынужден будет задержать обед минут на сорок.
– Всим ясно? Ривняйсь! Струнко! Кроком Рух!
На этот раз солдаты пошли лучше и команду «Смирно!» все, кроме Арбузова, выполнили удовлетворительно. Но это было гораздо лучше, чем в прошлый раз.
Старшина решил на сегодня больше не давить на солдат. Но на Арбузова он затаил злобу. И дал ей прорваться, когда они вернулись в казарму.
Он велел каптёрщику:
– Поклычь Арбузова и залышы нас сам на сам.
Когда Арбузов, небрежно постучавшись в дверь, развязно вошёл, старшина, стоявший посередине каптёрки, между диваном и шкафами, резко, с кулака, ударил Арбузова в скулу, схватив за воротник, коленом двинул под живот, подставил заднюю подножку и, толкнув ладонью в подбородок, опрокинул на пол. Выкрутил Арбузову руку и завёл за спину.
С выкатившимися от боли глазами, Арбузов кричал и свободной рукой отчаянно лупил по паркету:
– Старшина, отпусти! Пусти, гавнюк, ты мне руку сломаешь!
– Заткнись, мразь! Ты что это щенок… ты думаешь, я с тобой цацкаться буду?
– Отпусти! Пусти, гад! Мне больно.
Старшина отпустил руку и отошёл на два шага назад. Он ещё не знал, как поведёт себя Арбузов. Старшина внимательно следил за каждым его движением и был готов к внезапному нападению.
Но Арбузов поднялся. Морщась от боли, он с ненавистью смотрел на старшину. Если б перед ним был солдат, он бы его разорвал. Но перед ним стоял прапорщик. Должностное лицо – старшина роты. Арбузова сдерживало угроза возможной уголовной ответственности. Он знал, что насильственные действия в отношении начальника – это уголовно наказуемое деяние, за которое предусматривался срок – от двух до десяти лет. Только поэтому он сейчас подавил в себе гнев и сильное желание засветить старшине между глаз.
Арбузов стоял, потирая ломившую от боли руку, злобно стиснув зубы.
Старшина, видя, что Арбузов не нападает, стараясь казаться спокойным, обошёл вокруг стола и сел на стул, откинулся на спинку.
– Виктор, ты знаешь, за что я тебе сейчас ударил?
Арбузов молчал.
– За то, что ты подбиваешь всю роту. Я никому не желаю зла. Но я буду требовать и добьюсь от вас выполнения моих приказов. Я не требую от вас ничего сверхъестественного. Только одного – делать всё по службе и ничего лишнего. Не нарушать дисциплину. Мне б не хотелось, чтобы мы стали друг другу врагами. Я обещаю, что о том, что между нами произошло, не узнает никто. В свою очередь, для тебя будет лучше, если об этом никто не будет знать. Я надеюсь, что между нами возникнет взаимопонимание, и конфликт будет исчерпан. У тебя вопросы ко мне есть?
– Нету, – сухо и небрежно бросил Арбузов.
– Тогда я тебя больше не задерживаю.
Арбузов ушёл, демонстративно громко хлопнув дверью.
О происшедшем Арбузов из РМО рассказал только Вдовцову.
– А старшина коварный оказался, – сказал Вдовцов.
– Он вообще гандон… Бля буду, буду увольнятся, я его, суку, порежу.
– Зря. Посадят.
Арбузов промолчал. В душе он понимал, что его слова, сказанные Вдовцову, были бравадой. Но он считал, что их нужно было сказать, для усиления собственного авторитета в глазах сослуживца.
Старшина не сдержал своего слова. Он обо всем подробно рассказал ротному. Иголка одобрил действия старшины.
– Правильно. Так и надо. Арбузова давно пора нагнуть, а то он слишком много о себе возомнил. Постарел… Я его в нарядах сгною, но добьюсь от него его, если не уважения, то хотя бы дисциплины. Он у меня в отпуск хрен уедет.
Ротный в этот же вечер поставил Арбузова в наряд и заставил трижды перемывать лестницу. Скобля лестницу куском стекла, Арбузов ползал на коленках и с ненавистью исподлобья поглядывал на ротного, стоявшего над душой.
– Лучше скобли, лучше, – говорил Иголка, наблюдая за работой.
Ротный заставил Арбузова ходить дневальным через день. После пятого наряда Арбузов был измотан. На вечерней проверке стоял, шатаясь. Пол плавал у него под ногами. От постоянного недосыпания (в наряде за ночь Арбузову удавалось поспать только четыре часа) у него под глазами появились мешки; виски, как после сильного похмелья, выламывало от боли.
Иголка хотел добиться от него четкого и беспрекословного выполнения приказа. Но Арбузов был упрям. Он решил идти на принцип до конца, чего бы то ему ни стоило.
На другой день после утреннего развода Арбузов отпросился в санчасть. Оттуда он позвонил ротному по телефону и сообщил, что его положили на лечение.