Машин пока не было. Вдовцов присел на траву. Глянув по сторонам, нет ли «дедов» или прапорщиков, закурил. На территории складов ГСМ это строжайшим образом запрещалось делать. Но сами прапорщики этот запрет нарушали и тем самым подавали дурной пример подчинённым солдатам.
– Ты говоришь здесь тяжело? – рассуждая, сказал Вдовцов. – Согласен, здесь нелегко. Но здесь золотая жила. Бензин, дизтопливо. Недаром люди говорят: «нефть – чёрное золото». Тут, брат, знаешь, какие деньжища вертятся! Наше руководство в шоколаде живет. Главное работать по-тихому. Особо не светиться. А мы? Что мы? Нам только крохи с барского стола. И то за эти крохи постоянно мысли нехорошие в голову лезут. А вдруг мы давно в разработке. Кто знает?
– А кто разрабатывает? – поинтересовался Сергей.
– Особисты.
– Что за особисты?
– Особый Отдел. Это, типа, своё собственное КГБ в армии. Короче, служба внутренней безопасности. Их всех нужно знать в лицо, прежде чем сдавать бензин налево.
Напротив, за забором колючей проволоки тянулась железная дорога. А за ней метрах в сорока располагалась стройка. Там крутились солдаты в грязных робах. На носилках они несли кирпичи.
– Это кто – стройбат или наши?
– Стройбат. У них за стройкой часть располагается. Кстати, на будущее. Со стройбатовцами ухо надо держать востро. Встретишься с ними в городе с глазу на глаза. Лучше сразу сваливай. Они беспредельщики голимые. Летом был случай… Я с Рыжим и Ржавиным возвращался в казарму. А навтречу четыре строяка. Пьяные суки. Они на нас: «Эй, голубые, сигареты не будет!» Корочем, слово за слово… завязалась драка. Нас трое… их четверо. Потом к ним подмога подбежала. Нам бы совсем несладко пришлось. Но тут наши с автопарка возвращаются. Короче, накатили мы им тогда на славу. Но на разводе командир части разборняк устроил. Их командование нашему комдиву жалобу на нас накатало. Хоть и после того случая больше непоняток не было, но один хрен… Идёшь мимо стройбата, особенно, когда один, очко жим-жим. Хрен знает, чем это дело можеть закончиться.
Увидев вынырнувший из-за поворота «Зил-130», Вдовцов быстро затушил окурок о подошву сапога, втоптал его в траву, лениво поднялся, расправил плечи.
Отпустив водителю «Зила» положенные сорок литров, Вдовцов наотрез отказался закачать ему хотя бы пять.
– Ну, пожалуйста.
– Нет, – сухо отрезал Вдовцов
– Слышь, я ж не просто так прошу. Я тебе деньги дам.
– Нет, – Иван был непреклонен. – Не положено.
Когда «Зил» уехал, Дробышев спросил:
– Это особист?
– Нет. Но у меня есть подозрение, что он стукачёк. – Как-то раз я видел его с «особистами». Он стоял с ними, базарил…
– Так это факт, сам по себе, ещё ни о чём не говорит….
– Согласен. Но, как говорится, бережённого и Бог бережет. Лучше лишний раз не палиться, – рассуждал Вдовцов, думая о водителе «Зила». У Ивана, в его неполные девятнадцать, уже сформировалось твёрдое убеждение, что тем, кто даже просто общается с «особистами», доверять нельзя ни грамма. – Пойми, – говорил он Дробышеву. – Они работают через «агентуру». А вдруг нас взяли в разработку? Вдруг этого типа неспроста сюда подослали? Кто знает? Лучше не рисковать.
…Вскоре подъехал «Урал» – дежурный тягач.
Из него вылез высокий худой старослужащий по фамилии Лебедько. Он служил в первой транспортной роте – 1 ТР.
Вдовцов проворно сунул рукав насоса в бензобак «Урала», взобрался вновь на вал, занял место у покосившегося в раскисшей глине насоса.
Лебедько стоял, широко расставив ноги в коротких, гармошкой, сапогах, любовался процессом закачки. Руки в карманах, ремень чуть ниже живота, шапка на затылке; из-под шапки выбивается русый, лихо зачёсанный чуб. В зубах – сигарета с фильтром.
– Тебе сколько? – спросил Вдовцов.
– Как обычно, – ответил Лебедько, затягиваясь и пуская тонкой струйкой дым. Руки его по-прежнему были в карманах.
Когда Вдовцов выдохся и устало опустился на жухлую, примятую сапогами траву, Дробышев его сменил и стал качать. В тяжелом бушлате, изнутри мокром от пота, Сергей еле двигался. Ему здесь было ещё непривычно. В учебке и на гражданке, до армии, Сергею приходилось выполнять определенные физические работы, но это случалось не часто. На ГСМ же с непривычки было очень тяжко.
Закачав 60 литров, вынул измятый платок, высморкался. Лицо Сергея было красным, вспотевшим, в грязных разводах.
– Гусь, ты шо такой хмурый? – лениво спросил Лебедько.– Как дела?
– Нормально.
– Что?
– Нормально, – сказал чуть громче Дробышев.
– Что-о-о?? Гусяра! Я не понял?! Как дела?
Тут только «гусь» Дробышев сообразил, что за этим вопросом должен следовать какой-то особый ответ. Но какой? Он этого не знал.
– Вдова, как дела?
– Как в курятнике, – моментально выпрямившись и встав по стройке «смирно!» ответил здоровенный Вдовцов.
– А как в курятнике?
– Где поймают, там и рвут!
– А как дерут?
– Аж перья летят!
– А как перья летят?
– Как МиГ-29.
– А как МиГ-29?
– Разрешите взлёт?
– Отставить! – оборвал Лебедько и повернулся к Дробышеву: – Понял? Как дела?
– Как в курятнике, – ответил Сергей.
– А как в курятнике?
– Где поймают, там и рвут!
– А как дерут?
– Как МиГ-29.
– Короче, так, гусь…. сегодня вечером я наблюдаю тебя в моём кубрике. Ты мне рассказываешь все приколы… Вопросы?
– Никак нет!
– Вдова, ты зайдёшь тоже. И скажи всем остальным своим гусям, чтоб нарисовались у меня вечером в кубрике. За всё, что Дробь не будет знать, по бороде получите все вместе.
Лебедь, забрался в кабину, завёл «Урал» и уехал…
– Во, блин, влипли, – выругался Вдовцов. – Ты что не знал этой чуши?
– Не знал. Ты ж не объяснил мне.
Вдовцов рассказал Дробышеву часть “ловушек
– Ладно, дуй сейчас в столовую… за обедом. Остальные, я расскажу, когда вернёшься. Ты всё равно всех за один день не выучишь. Это просто невозможно. Да и настройся сразу. Быть тебе сегодня битым. Судя по всему, Лебедь решил тебя немного проучить. Похож, и нам перепадёт.
Дробышев собрал бачки для пищи, взял пакет для хлеба и уныло поплёлся в часть…
Глава 5
…В столовой, как обычно, было шумно. Возле раздачи длинной гудящей змеёй извивается очередь. Из поваров за раздачей – никого нет. Дробышев стоит вместе со всеми и терпеливо дожидается того момента, когда повара начнут отпускать. Возмущённые солдатские голоса обращены в варочный цех.
– Э, блин… Ну вы долго там?
– Алё, гараж, жрать давай!
– Э, бля…вы шо голодом сгноить нас хотите?
– Фомич, твою мать! Кончай скорей!
Последняя фраза предназначена бывшему начальнику столовой Николаю Фомичу, старшему прапорщику в отставке. Сейчас этот маленький безобидный старичок, со сморщенным коричневым лицом и бойкими глазками, работает в столовой старшим поваром. Он первый вор во всей столовой, страшное брехло, неисправимый фантазёр и до сих пор, как и в молодости, отчаянный бабник. Каждый вечер выходит он из столовой через боковые двери, согнувшись под тяжестью набитых говядиной сумок, волочёт их к своему старенькому, повидавшему не одну аварию, ядовито-зелёному «Запорожцу».
– Фомич, ну ты скоро там? – надрываются солдаты. – Жрать хотим!
Кто-то, потеряв терпение, вооружившись алюминиевой ложкой, начинает колотить по раздаче. К нему тут же присоединяются ещё несколько ложек, и секунд через десять столовая наполняется таким дружным грохотом и звоном, что, кажется, сейчас в окнах вот-вот повылетают все стёкла.
– Э, блин, жрать, давай!
– Алё, гараж!
– Да у вас совесть есть, в конце концов?
– Фомич, мать твою за ногу!
Какой-то весельчак зычным голосом, перекрывая грохот ложек, орёт:
– Я на вас жалобу напишу… товарищу Шмарову… скажу, повара совсем заморили солдат голодом.
Глядя на огромное пузо весельчака, пузо, на котором едва сходятся штаны, на щёки, лоснящиеся жиром, столовая надсаживается богатырским хохотом.