– Мало того, что они мясо у нас воруют, – продолжает весельчак, – так они ещё всех поварих перепортили…
В этот миг из варочного цеха вылетает Фомич. На бегу застёгивая ширинку, он выхватывает из кипящего котла черпак на длинной осиновой ручке, разъярённым быком бросается в гущу толпы, сминает очередь. Солдаты – в рассыпную. Несколько не успевших неудачников, получив по горбу черпаком, с воем разлетаются в стороны.
– Вы что, б…, мрази, пять минут подождать не можете? – матерился Фомич, возвращаясь к раздаче. – Что это такое в конце-то концов? Может быть у человека обеденный перерыв или нет? Я что…не имею права в туалет сходить или ещё там что-нибудь? Совести у вас нету. Всю раздачу ложками попереколотили. Взять бы одного другого и мордой в раздачу эту ткнуть пару раз!.. Да так, чтоб кровь пошла! Сволочи!..
За раздачей появились две слоноподобных поварихи. Одна из них широколицая, с румяными, в прожилках, щеками, тётя Ростя (Фомичова любовница), напялив на пузо засаленный фартук, ловко принялась разливать по тарелкам суп. Фомич, постепенно отходя от гнева, ложкой накладывал горячее пюре, гуляш, поливал соусом. Однако солдатская очередь по-прежнему не двигалась. Не хватало ещё одного лица – хлеборезки Любки, молоденькой бойкой девушки.
Но вот, наконец, и она: лёгкая, шустрая, на бегу застёгивающая свежий накрахмаленный халат. Изгибая стройный стан, она быстрым движением поставила на раздачу тяжёлый металлический ящик с резаным хлебом. И замелькали её тонкие, слегка тронутые загаром руки, раскладывая в тарелки по три куска чёрного хлеба. (Белый давали только на ужин и завтрак.)
Вдоль раздачи один за одним, полноталым ручьём текли проголодавшиеся за день бойцы, брали хлеб и двигались дальше, а Любка, поправляя выбившийся из-под шапочки локон, продолжала отпускать солдат. Некоторые из них – в основном «гуси» – просили:
– Любаш, дай ещё кусочек?
– И мне, если можно?..
И Любка никому не отказывала, а Фомич, если замечал, выхватывал из рук солдата кусок, орал:
– Не хрен. Обойдёшься и тремя. Вон, какую харю наел. Проваливай, давай! Не задерживай очередь. Я кому сказал?! – и в руках его появлялся тяжелый черпак.
Дробышев, проходя мимо Любки, с волненьем сказал:
– Здравствуй, Любочка! Прекрасно выглядишь.
– Спасибо, – красиво и просто улыбнулась она, задержавшись глазами на его фигуре. Любка почему-то положила ему на тарелку четыре куска, хотя он и не просил. От неё тёк тонкий, еле уловимый запах духов, смешиваясь с обычными, свойственными всем столовым запахами.
Проходя мимо Фомича, толстый розовощёкий весельчак спросил:
– Как дела, Николай Фомич?
– Нормально, – буркнул тот.
– Нормально – это как? ниже колен?
– От я тебя сейчас, – пригрозил Фомич,– черпаком по хребтине…
Сзади в дружном хохоте затряслись солдаты, задрожали порожние тарелки на раздаче.
– Фомич, ну что ты такой злой? – не унимался весельчак.– Ты будь попроще, и люди к тебе потянутся.
– Ах, ты мразь! – Фомич схватил лежавший на лавке черпак, но, когда повернулся к раздаче, увидел лишь массу довольных улыбок на глумливых солдатских физиономиях. К его глубокому сожалению, наглой, румяной, лоснящейся жиром морды среди них не было. Вдруг откуда-то снизу, из-под раздачи послышался осторожный голос:
– Щас к людям, надо помягше, а на вопросы смотреть поширше.
Вконец выведенный из себя Фомич, зачерпнул из котла горячего компота, с вздувшимися на тонкой стариковской шее жилами, с перекошенным от бешенства лицом, заорал:
– В стороны! Ошпарю! – и плеснул за раздачу.
– А-а, – завывая, подскочил весельчак. Компот попал ему на затылок и на спину.– Ты что, старый козёл? Совсем умом рехнулся? Идиот! Дебил! Тебе лечиться надо! Совсем одурел на старости лет…
– Что больно? – с издёвкой спрашивал Фомич, оголяя в улыбке чёрные гнилые зубы.– Зато бесплатно,– восторгу старика не было предела.
– Я тебе сейчас дам бесплатно, старый валенок! Я тебе по башне сейчас настучу, дебил!
Впрочем, вскоре, ругань прекратилась, и жизнь в столовой потекла своим чередом. Солдаты с подносами в руках рассаживались за столы, принимались за обед.
* * *
Рядом с Дробышевым за одним столом сел Виктор Арбузов, светловолосый, угловатый парень с острыми, как у коршуна, плечами и треугольным лицом. Он призывался из-под Херсона.
До армии Арбузов имел криминальное прошлое. Едва не «подсел» за вымогательство. С дружками, втроём, изметелили паренька, велели украсть ему у родителей сотню долларов.
– Не дай бог приведёшь на стрелу мусоров, – сказал Арбузов, ткнув в живот стволом газового пистолета.– Выйду из зоны, получишь пулю в печень. А ещё учти…за неподход на стрелу ещё сотня баксов!..
На «стрелу» паренёк пришёл не один… с отцом…
Отец, с виду щупленький очкастый мужичонка, выхватил из полушубка кусок арматурины, а когда Арбузов пытался вытащить запутавшийся в кармане пистолет, ударом в кисть перебил ему руку; перехватил арматуриной горло, зажимая кадык, процедил:
– Задушу, мразь…задушу, с-сука…как щенка паршивого, – говорил он, передавливая горло. Арбузов с посиневшим лицом хрипел, цеплялся за арматурину, хватал руками воздух.
– Если ещё раз, – продолжал отец паренька,– ты или кто-нибудь из твоих дружков поганых моего сына будет трогать, придушу.
Паренька никто больше не трогал, лишь, когда он проходил мимо, с презреньем говорили:
– Стукач.
До армии Арбузов занимался беспределом. Зимой срывал норковые шапки с головы прохожих, летом – золотые серьги, цепочки с женщин и девушек; с шестнадцати лет «сидел на игле».
Уже в Армии, в карантине, издевался над своим же призывом: ребят, которые послабее, заставлял стирать себе хэбэ, подворотнички. Среди шнексов он был в «авторитете».
– Ну что, как там на ГСМ? – спросил Арбузов, усаживаясь рядом с Дробышевым и ставя свой поднос с едой.
– Нормально, – ответил Сергей, хлебая из голубой пластмассовой тарелки суп.
– А я у Вербина в санчасти сёдня был. Похож, косит с-сука. Я ему сказал: «Короче, Вербин, сегодня вечером я наблюдаю тебя в роте, а то там Дробь с Вдовой на ГСМ пашут в две хари и совсем загнулись, тем более с Рыжим. Так что, говорю, давай… Если сегодня вечером, не будешь в роте, вешайся!».
– А как он там?
– Лафу гоняет. Иду, значит, сегодня. Смотрю – в курилке сидит, с медсестрой какой-то... Конфетами давится, сука.
– Слушай, Витёк, тут такое дело…
Пока Арбузов обедал, Дробышев рассказал ему про сегодняшнюю «непонятку» с Лебедько.
– Да…– сказал Арбузов, ставя на поднос стакан из-под компота. – Как говорит наш старшина, погано дило. Похоже, нам с тобой сегодня вместе по бороде получать. Всех подколок за полдня ты всё равно не выучишь.
– Почему?
– Да потому что их просто нереально выучить.
– А если постараться?
– Даже, если постараться… Ладно. Всё равно делать что-то надо. Листок и ручка есть?
– Найдётся, – Дробышев полез за ручкой и блокнотом.
– Значит, так, записывай… Первый параграф: «Дед всегда прав»… Параграф два: «Если дет не прав, в действие вступает параграф первый». Параграф три: «Для деда слова «Нет!» и «не нашёл!» не существует». Параграф четыре: «Старого не будить, не кантовать и при пожаре выносить в первую очередь». Записал? Короче, дальше…
* * *
Записав под диктовку Арбузова все возможные ловушки-подколки, Дробышев отнес своей поднос к окну прима грязной посуды.
Выходил из зала вместе с Арбузовым, нёс бачки с едой и пакет с хлебом.
В вестибюле Арбузов остановился перед зеркалом, из кармана афганки вынул расческу, пригладил свои светлые, с небольшой чёлкой, мягкие волосы.
В этот момент «гуси» увидели выходившую, с лотком хлеба в руках, Любку. Следом, смеясь и заигрывая с ней, в поварском колпаке и поварской рубахе, накинутой поверх кителя, вышел солдат из наряда по столовой. Любка, держа лоток одной рукой, упирая в бок, другой – пыталась запереть дверь на ключ, но неугомонный солдат, пристроившись сзади неё, заигрывая, обнимал её за узкую талию, мешал.