Мысли Тима заметались в беспорядке, взор его устремился в пасмурное, вновь набухавшее тучами небо, словно бы он просил равнодушную, хмурую твердь дать хоть какую подсказку. Сквозь мышино‑серую мглу проглянул с заоблачной высоты смутный молочно‑белесый, неприкаянный страннический лик. «Бродяга, ну разве ты помоги! Ты же знаешь, как плохо быть одному! Помоги, что тебе стоит?», – в трепетном порыве воззвал к лунному диску Тим, уже заранее зная, что порыв его – от собственной беспомощности и ни к чему не приведет. Никчемное создание эта луна. Зачем она вообще нужна? Солнце, то хоть светит. А эта шастает по небу туда‑сюда, видать, даже Радетели махнули на нее рукой. И все же бродяга волей или неволей натолкнула Тима на неожиданное размышление. А с чего он взял, будто бы от любого существа в этом мире непременно должна выйти польза именно ему, Тиму? Неужто бродяга не может порхать по небу в свое удовольствие? А какой толк ей, скажите на милость, от самого Тима? Тоже, небось, думает, что он бесполезное создание и ей, бродяге, ни на что не годное? Если луна вообще может думать о чем‑нибудь. Кстати, зачем на белом свете нужен он, Тим? А нужен он для того, чтобы… чтобы… Тут он окончательно зашел в тупик, потому что не нашлось у него никакого ответа. Правда, зачем он живет? Зачем все живут? Ну, Радетели, те понятное дело. Без них ничего бы и не было. Без Радетелей никак нельзя. Вот и выходит, что от них есть польза. Они нужны всем в поселке «Яблочный чиж», и в других местах тоже. Они сделали солнце, может, каждый свое отдельное. И сделали луну, может, одну на всех, а может, и нет. И землю, и все прочее. Неизвестно, зачем им это надо, и тем более неизвестно, зачем им Тим, и его отец, и Аника, и тетушка Зо, и все остальные люди. Но оттого получается, что он, Тим, тоже бессмысленное существо, и жизнь его бессмысленна.
Как при любом коренном перевороте в созерцании мира, внутри Тима‑человека обращение его разумного «Я» к прежде неосознаваемым вещам совершилось в мгновение ока. Подготовка к этому переходу заняла довольно долгое время, но перелом произошел стремительно. Естественное перерастание строго определенного количества в пока еще бесформенное качество случилось с такой же быстротой, с какой из‑под ног приговоренного к повешению ускользает опора, и вот уже одно состояние необратимо сменяется на другое.
Он должен прежде знать. Должен прежде, чем снова будет стоять перед ВЫХОДОМ, и прежде, чем заставит говорить ИНСТРУКЦИЮ, что ему делать дальше. Потому что Фавн сказал ему: руководство к действию нужно для осуществления цели. А цели у Тима пока не было. По крайней мере, той, для которой понадобилась бы ИНСТРУКЦИЯ на пограничном столбе. Но где искать это знание? Ни бродяга, ни Колокольня Времени, ни солнце, ни река, ни даже Фавн ему ничего не скажут на этот счет: «Для чего на свете живет он, Тим?» Молиться Радетелям о прозрении ему было слишком боязно. Вдруг это грех, вдруг его заберут за ослушание в Дом Отдохновения, и то в лучшем случае. О том, чтобы спрашивать кого‑то в поселке, и речи не шло – это было опасно и, главное, без толку. Никто из них не думал о себе так, как Тим, даже и Аника, как оно ни печально и жаль. Оставалось одно. Единственная его подруга, которую он нашел на чердаке в Зале Картин. Да и нашел‑то случайно, за день‑другой до своей первой зрелости, это он помнил хорошо. Ему потребовалась старая игрушечная доска для рисования, на чердаке валялось много ненужного хлама, который вроде бы и надо отдать «домовому», но ребятишки сносили именно сюда, все равно вскоре забывали, и брошенные вещи время от времени пропадали неведомо куда, когда их становилось слишком много. Свою доску он тогда не отыскал – а и полез за ней оттого, что вспомнил полузабытый сон из детства, и будто бы там, на доске, запечатлены были удивительные создания из этого сна, – зачем ему понадобилось, он и сам не понимал.
Зато вместо старой игрушки ему попалась под руки Она. Книжка, а в ней знаки и слова. И каждому слову соответствовала отдельная картинка, чтобы было понятно. Правда, Тим совсем не сразу в ней разобрался. Он до вечера просидел тогда на чердаке, пропустил обед, отец его обыскался и хотел уже тревожить соседей, потом ходил сердитый много дней. Но Тим все стерпел, тихонько и бережно сперва припрятал находку, пока не уверился в ее безопасности, затем долгими часами старался над книжкой, порой и по ночам, и не зря. Скоро он сообразил, как и в каком порядке нажимать на цветные треугольники, кружочки и загогулины внизу прозрачной насквозь коробки, чтобы картинки последовательно выплывали наружу и сменяли в воздухе одна другую. И как обрадовался целую зиму спустя, когда самостоятельно смог прочитать ее название. «Азбука. От 3 до 5 лет». Потом он догадался, что «азбука» означает учение о правильном сложении знаков в разнообразные слова. Некоторые, однако, были совсем непонятны и незнакомы, как и соответствующие изображения предметов, которых он никогда прежде не видел. Тогда он или пропускал их, или запоминал на всякий случай. Что же такое «3» и «5» он вызнал далеко не в один день. Пока не наткнулся на понятие «считать», причем не на пальцах, а, как оказалось, для каждого количества здесь полагалась определенная цифра‑знак. От одного до десяти. Заодно пришлось потрудиться над загадочным понятием «лет». Когда же он выяснил далее, что это всего‑навсего множественное число от слова «год», а последнее означает огромный промежуток времени от одной зимы до другой, то не на шутку удивился. Кому это понадобился столь неудобный счет? И какая разница, сколько зим прошло? Одно его порадовало: коли в книжке говорилось, что «Азбуку» нужно разбирать от трех до пяти этих самых лет или зим, то он, Тим, молодец, разобрался куда быстрее, ишь какой он умный. Но вот теперь его интересовали совсем иные вопросы, и радость его, и гордость от успешного познания испарились неведомо куда, только и оставалось ждать неизвестно чего.
Будет ли ответ? Он надеялся хотя бы на подспорье. К тому же Тим обнаружил у книжки драгоценное и редкое качество. Одни и те же явленные ему слова могли иметь сразу по нескольку значений, и тогда простые фразы, сложенные из них, обретали совсем иной смысл. Может, он что‑нибудь пропустил, может, нужно попробовать еще раз. Все равно в поселке «Азбука» получалась единственной вещью такого рода, а больше читать знаки было совершенно негде, хоть ты тресни! Невольно выругался Тим про себя. Что же, он попробует, еще как попробует!
В этот миг сонную, воркующую тишину сиреневого часа прорезал низкий, тягучий звон. Вот‑те, нате! Не может быть! Послание от Радетеля. Неужто скоро праздник? Но нет, тогда бы звон был высокий и с переливами. Сообщения же, касающиеся исполнения прошений, говорят, обычно появляются вечерами в Зале Картин, хотя Тим пока ни одного не видел. А уведомления семейного характера, о свадьбах, детишках, наступлениях зрелости и прочей ерунде вообще приносит «домовой» неизвестно откуда. Стало быть, случилось что‑то необыкновенное. Но что? Тут у Тима невольно подкосились ноги, словно бы превратились в мягкую жевательную тянучку, и он плюхнулся с размаху на траву, но даже не почувствовал боли от неловкого падения. Его захлестнул панический, ни с чем прежде несравнимый страх. Известно, к чему этот звон на Колокольне Времени! Из‑за его, Тима, выкрутасов. Ну зачем, зачем он полез в эту окаянную крапиву? И какое ему дело до сумеречных знаков на новой границе? Теперь он получит по заслугам, и так ему и надо! Из глаз его сами собой хлынули ручьем холодные, пропащие слезы, Тиму стало ужасно жалко себя, он внезапно осознал собственную малость и крайнюю беспомощность перед лицом грядущего наказания, и, следуя слепому, животному инстинкту, предпринял единственную, пришедшую ему на ум спасительную попытку – начал истово молиться Радетелям. Вдруг и пощадят.
Потом он встал. Лучше уж он придет сам, лучше уж навстречу, чем бежать прочь, и не потому, что бежать некуда, а только – так лучше. Почему и отчего, Тим на сей раз не задавался вопросом, ему лишь показалось вполне естественным этак‑то поступить. Он и знать не знал – поступок его из ряда вон, никто еще не делал ничего похожего и не рассуждал подобным образом в поселке «Яблочный чиж», потому что не было там естественных вещей с названиями «смелость» и «отчаяние». Он трусил необычайно, но все же шел вперед, пускай и на ватных, подгибающихся ногах. Пускай через страх и через силу, но все же шел вперед.