Было выиграно время, но позиционно ситуация в Приэльбрусье оставалась угрожающей. К концу сентября фашисты вышли к Баксанской долине со стороны Эльбруса. Перевалы Чипер, Чипер-Азау, Хотю-Тау и «Приют Одиннадцати» так и остались занятыми егерями. Сосновский хорошо помнил эти месяцы. Хотя комбинат и был благополучно взорван, группа Шелестова осталась блокированной в долине вместе с частями Красной Армии и местными жителями. Тем более что 392-я стрелковая дивизия Красной Армии с боями отступала вверх по Баксанской долине. Было принято решение оставить Баксан.
Ноябрь в горах — это уже зима. Лютая, ветреная! Группа Шелестова включилась в работу, помогая организовать отправку через перевал Донгуз-Орун восемнадцати тонн молибдена с Тырныаузского комбината. Такие запасы никак нельзя было оставлять врагу. И каждому солдату, уходившему через перевал, выдавали по несколько килограммов руды. Приняли такой же груз на свои плечи и оперативники, уходившие из Баксана с частями Красной Армии. Иного пути в то время просто не было.
Так получилось, что Сосновский в то время оказался в районе перевала Бечо на высоте 3375 метров. Через этот перевал уходило местное население, перегоняли скот. Это был более сложный перевал, чем Донгуз-Орун, но это был и самый короткий путь до жилья. Нужно было просто перевалить на другую сторону хребта. И Сосновский вместе с альпинистами заранее готовил маршрут: они рубили во льду ступени, навешивали веревочные перила. Десять суток Сосновский шел с людьми через перевал Бечо. Он поддерживал стариков, помогал женщинам, брал на руки детей. Вместе с красноармейцами они поднимали упавших, согревали их как могли и снова вели дальше. Провести через перевал удалось более полутора тысяч местных жителей, среди которых было много женщин, стариков и детей. И перегнать около 28 тысяч голов рогатого скота.
Михаил, закутав лицо шерстяным башлыком, который ему дал один из стариков, нагнулся над упавшей молодой женщиной. Ветер гнал поземку, ледяные скалы нависали вокруг, а он смотрел в эти глаза, в которых было отчаяние и мольба. И бесконечная усталость.
— Надо идти, надо идти, — поднимая женщину на ноги, хрипло кричал Сосновский, пытаясь перекричать ветер.
— Не могу больше, — шептала женщина и снова падала на снег.
Михаил взял ее на руки. Увидев, что в расщелине скал, там, где не было ветра, кто-то развел большой огонь, он сам, едва не падая от усталости, понес женщину к огню. Когда женщина спустила с головы платок, Сосновский увидел, что это действительно молодая красивая женщина. Он растер ей щеки снегом, отогрел дыханием руки и заставил подсесть ближе к огню. Он отдал ей все свои остатки НЗ — несколько сухарей и шоколадку. Местные с улыбкой смотрели, как он ухаживает за женщиной, как уговаривает ее поесть. Она согласилась лишь при условии, что Михаил тоже съест половину.
— Как тебя зовут? — спросил он, когда они согрелись и губы стали наконец шевелиться.
— Аминат, — ответила женщина. — Вы забыли меня. Я медсестра с комбината. А вас зовут Михаил?
Еще несколько дней он помогал Аминат, часто вытаскивал ее на себе. А потом ему пришлось оставить беженцев и перебраться в расположение группы.
Медицинская сестра вошла с тазиком ровно в семь часов утра. Обычная процедура умывания в постели неходячего больного. Сосновский посмотрел на непроницаемо-серьезное лицо Ирины Половцевой и вздохнул.
— Ириночка, сегодня такое замечательное утро, такое красивое небо над горами! Да улыбнитесь вы уже. Я хоть буду думать, что вызываю у вас исключительно положительные эмоции.
— Я на работе, — поджав губы, ответила медсестра. — А к работе надо относиться серьезно. Давайте, больной, садитесь, я вам подушку под спину подложу. Пора умываться и завтракать, а то снова не успеете подготовиться к утреннему обходу.
Утренний обход — важнейшая ритуальная часть лечения в любом заведении. Тем более что у Сосновского его лечащим врачом был лично главный врач госпиталя Александр Борисович Миронов. Крупный мужчина, с большими залысинами, пушистыми бровями над добрыми глазами. Голос у главного врача был глубоким и напоминал тихий рокот водопада. Михаил пытался представить, как бы этот голос мог звучать, разозли кто-нибудь Миронова по-настоящему, выведи его из себя, доведи до белого каления! Наверняка стекла в палатах повылетали бы. Но такое, видимо, было невозможно, да и не старался никто вывести Миронова из себя. Любили его в госпитале, по-хорошему даже боготворили. И решения его, иногда далеко не популярные, тоже не вызывали недовольства персонала или пациентов. Наверняка кто-то был недоволен тем, что какой-то пациент со сложным переломом ноги вдруг занял одноместную палату. Да, небольшую, но все же одноместную. Но вопрос не обсуждался, и даже к самому Сосновскому никто с расспросами о его заслугах не приставал. Раз Миронов решил держать данного пациента отдельно от других, значит, так надо.