Но утренний обход как ритуал не мог миновать и этой отдельной палаты. И вот в назначенный час распахнулась белая дверь с остеклением, прикрытым натянутой на бечевках белой тканью, и в палату вошел главный врач, потирающий довольно руки и улыбающийся, и несколько врачей, чьи пациенты будут осмотрены и опрошены в этой утро во время обхода палат.
— Ну-с, Михаил Юрьевич, — усаживаясь на табурет, услужливо подсунутый одним из врачей, заговорил Александр Борисович, — как мы сегодня себя чувствуем? Поведайте нам с коллегами.
— Болит меньше, пальцами шевелить могу, — с готовностью стал рассказывать Сосновский. — Чешется под гипсом, аж сил нет никаких.
— Ну, голубчик, — рассмеялся врач, — эта проблема легко решается. Давно бы попросили Ирину Васильевну, и она вам школьную линейку нашла бы.
— Правда? — Сосновский восторженно посмотрел на медсестру, замершую у изголовья кровати, как часовой на посту. — Как же я сам не догадался-то! Попрошу, обязательно попрошу.
— Ну, что же, товарищи, — доктор поднялся с табурета, — у пациента Сосновского заживление идет нормально, насколько я могу судить. Болевые ощущения исчезают, покраснений и отеков не заметно. Не заметно, Ирина Васильевна?
Медсестра вздрогнула, как будто ее неожиданно оторвали от мечтаний. Она поспешно заверила доктора, что у больного не замечено отеков и нездоровых покраснений. Похлопав Сосновского по руке, Миронов со свитой врачей удалился. И через несколько секунд его голос слышался уже из другой палаты.
— Вот видите, товарищ Половцева, — жизнерадостно улыбнулся Сосновский, — начальство велело вам раздобыть мне школьную линейку и…
— Я не буду вам чесать ногу, — надула губки медсестра. — Сами справитесь, больной.
— Эх, — вздохнул Сосновский и пошевелил пальцами загипсованной ноги, подвешенной на тросике, перекинутом через блок. — Одиночество, как тяжко ты во младе лет!
— «Во младе лет»? Это что-то новое! — усмехнулась медсестра, поправляя полотенце на спинке кровати, халат на спинке стула. — Пушкин, Лермонтов?
— Сосновский, но Михаил Юрьевич. Чувствуете поэтическое родство?
Серпантин тянулся и тянулся, стелилась под колеса «Виллиса» укатанная каменистая почва. Мотор завывал на крутых поворотах и снова ровно тянул на прямых участках. Буторин, сидя за рулем, все чаще посматривал на приборную доску. Выдержит латаная-перелатаная машина, прошедшая столько дорог, или не выдержит? Температура двигателя ползла вверх. Еще немного, и вода в радиаторе закипит. Шелестов, сидя на переднем сиденье, с интересом смотрел вверх, на техническое чудо: уникальную подвесную канатную дорогу, по которой вагонетки с рудой спускались к комбинату с горного месторождения. Перепад высоты около полутора километров. И эту систему тоже придется восстанавливать.
Пар из-под капота повалил, когда машина выкатилась на относительно ровную каменистую площадку в начале горизонтальной выработки. Буторин чертыхнулся, остановил машину и выключил мотор.
— А все-таки дотянул «Виллис», — с усмешкой покачал он головой.
Открыв капот и достав из-под сиденья тряпку, он накинул ее на горловину радиатора и открыл крышку. Пар вместе с брызгами кипящей воды вырвался наружу. Коган отстегнул сбоку канистру с водой и поставил возле переднего колеса. Надо дать двигателю немного остыть, прежде чем доливать воду. Оперативники стояли и осматривались наверху. Здесь начиналась шахта, а там, ниже, стоял комбинат, рядом раскинулись дома рабочего поселка, вниз уходила лента дороги. Производственные цеха выглядели относительно неплохо, но вот оборудование внутри было взорвано. Перед приходом немцев взорвали и насосный узел, подававший воду, и трансформаторную подстанцию, и обогатительные комплексы. Вопрос с восстановлением стоял остро: через год комбинат должен заработать в полную силу. Но это если ничто не помешает восстановлению.
— Канатная дорога — это раз, — начал перечислять Шелестов, приложив ладонь козырьком к глазам и защищаясь от солнца. — Грузовиками возить по серпантину нерентабельно. Это и школьнику понятно. Или нужны грузовики огромной грузоподъемности.