— Здорово, Захар! — проговорила ему Ирина Полуектовна. — Как бережёт Господь?
— Благодаря Богу все целёхоньки! — отвечал Захар, низко кланяясь и стараясь подойти к руке боярыни; боярыня, передавая ему ларец, милостиво допустила его приложиться к руке. Степанида Кирилловна степенно кивнула ему головой, но Паша была ещё на реке возле лодок. Вся укутанная фатой, из-под которой виднелись только два бойких глаза, полные любопытства, она очутилась около рыбаков. Разглядывая снасти, сачки и крючки для ловли рыбы, она шёпотом спросила их, не поучат ли они её ловить рыбу?
— Опасливо, боярышня, — ответил ей старый рыбак, — за тебя в ответе будешь, неравно утонешь.
— Не бойсь, — сказал другой рыбак, ещё молодой малый, — не бойсь, авось выплывет. Коли охота есть, приходи, посмотри, — говорил он, часто мигая от лучей солнца и от смущенья перед боярышней. Паша улыбнулась, довольная его приглашением; она уже надеялась прийти когда-нибудь на рыбную ловлю и как ни в чём не бывало подошла к повозке и поздоровалась с Захаром. Она просила его не растерять ларцы их.
— Побереги. Здесь у нас образки, чётки и склянки со святой водой, — говорила она так разумно, что Игнатьевна поддакивала ей, кивая одобрительно головой. Повозка тронулась к лесу, которым надо было проехать до усадьбы, и за ней побрели боярыня и боярышни, завершая пешком своё богомолье. В лесу встретила их Феклуша с детьми боярина Савёлова. Феклуша принарядилась в алый сарафан из ситца, с кикой на голове и чистой, белой фатой. Поверх сарафана надет был синий кафтан с застёжками. Так одевались все девушки, живущие около города, в посадах, а Феклуша не отставала от них в нарядах. Извиваясь и обегая всех проворно бегавшими глазками, она протягивала губы к ручкам боярышень и боярыни, умилённой встречей детей.
— Насилу дождался вас! — сказал старый боярин Савёлов, встречая их в сенях своего дома.
Так вернулась в своё гнездо Ирина Полуектовна, которую ожидали тут новости и перемены.
Боярин Савёлов был пасмурен, несмотря на то что вернулись домой его любимые внучки.
— Феклуша! Не было ли у вас чего, не приключалось ли что? — спросила Ирина Полуектовна, когда они остались одни в тереме. — Пасмурен, невесел показался мне боярин!
— Да, приключилось дело бывалое, — дело, боярыня моя, небольшое, только боярин больно опечалился! Собрались наши люди на работы в дальнем поле, что подходит к полям боярина Стародубского, и работали там до вечера. Вечером прибегают из Волковской усадьбы крестьяне, значит от Стародубских, с дубьём и вилами. Вы, говорят, за свою межу перешли, по нашему полю бороните… гречу-то, вишь! И бросились на наших с дубьём; наши на них бросились, прибежал и приказчик наш да боярской пищалью одного из стародубских крестьян и изувечил! Боярин наш-от и опечалился! Ещё сказывают, ждут и боярина Стародубского; скоро вернётся в свою вотчину, — как бы не осерчал…
— Боярин Никита Петрович не гневный человек, — заметила Ирина Полуектовна, — а если ждут его в вотчину, это к лучшему; уймёт он своих челядинцев!
— Надо, надо унять: буйны они становятся! — с ужасом восклицала Феклуша. — Ни пройти ни проехать мимо усадьбы их! Много народу праздного — и буйства творят.
— Я рада, коли вернётся боярин Никита, — так и дяде скажу, Лариону Сергеевичу.
— Утешь его, боярыня мать, успокой, как придёт он повечеру в терем! — просила Феклуша.
Но утешения боярыни не рассеяли мрачных дум Савёлова. Он вызвал боярыню в особый покой и вполголоса, чтобы не слышали другие, сообщил ей, чем он опечалился.
— Ты говоришь, он человек не гневный; таким он был прежде, — то правда. Но теперь он много переменился, — другой человек стал.
— Что ты сказываешь, боярин! — тревожно воскликнула Ирина Полуектовна.
— То, что сам видел. Ведь вернулся боярин-то Никита Петрович! Я к нему наведался; думал, он обрадуется, — вместо того Никита Петрович вышел и меня словно и не заметил! Поздоровался, облобызался неохотно, словно приказал ему кто ко мне приложиться. Сам постарел, погнулся даже и смотрит мутно. Борода чуть не по колено, волосы длинные, побелели и желтеют, и подбородок со всей нижней губой отвисает книзу. Рано до дряхлости дошёл!
— И гневен? — озабоченно осведомлялась боярыня Талочанова.
— На нас не гневается и за побитых челядинцев не серчает, но ни о чём хорошо не молвит, — на всё гневен… немило ему всё.
— Что за притча, иль от старости ему то приключилось, — раздумывала боярыня, — иль затосковал без сына Алексея?