— Вы ли это, Стефан? — спросил он кротко и просто, и в звуке его голоса Стефану послышалось что-то примиряющее.
— Если позволите потревожить, у меня есть просьба… — начал Стефан, обращаясь к Сильвестру, как к чуждой ему личности.
— Войдите, — сказал Сильвестр, — если вы не совсем забыли старого товарища, то поверите, что ему приятно будет исполнить вашу просьбу!
Сильвестр смотрел открыто, искренний и печальный тон его затрагивал старые воспоминания Стефана; но он сдерживал себя недоверчиво! Перемена в наружности Сильвестра также его тронула: Сильвестр казался болезнен, и кости высокого лба обрисовывались ещё резче прежнего; только голубые глаза светились по-прежнему привлекательно, они выкупали и впалые щёки, и реденькую, рыжеватую бородку.
— И вы переменились, Стефан, — сказал Сильвестр вглядевшись и с участием в старого знакомого.
— Я перенёс большое горе: я был женат и овдовел…
Сильвестр подошёл к нему ещё ближе, нерешительно протягивая руку, Стефан не выдержал и с прежней горячностью обнял Сильвестра. Оба они прослезились, потом с улыбкой всматривались друг в друга.
Когда старые знакомые сидели уже в приёмной комнате Сильвестра и передавали друг другу впечатление неожиданной встречи, из соседней комнаты выглянула молодая, миловидная женщина.
— Я ведь женат, — сказал Сильвестр, — жену мою зовут Ольгой, — прибавил он. — Она дочь небогатого священника. Что же касается… Ольги, дочери сержанта Харитонова, — заговорил он отрывисто и потупясь, то она приняла пострижение и назначена будет игуменьей монастыря в Новгороде. Это знаю я… от сержанта Харитонова… Останьтесь у меня, Стефан! Мы выпьем чаю вместе, поговорим, потом пойдём на мою обыкновенную вечернюю прогулку.
Стефан принял предложение охотно. За чаем, которым угощала его жена Сильвестра, Стефан заметил, что она относится к мужу тепло и с уважением; Сильвестр обращался к ней, как к умному ребёнку, и старался объяснить ей, если в разговорах встречалось что-нибудь непонятное для неё. После долгой беседы за чаем старые знакомые вышли вместе на прогулку. Сильвестр повёл Стефана к набережной Москвы-реки, они любовались на виды Москвы, хотя ещё далеко не такие великолепные, какими они являются в наше время. Когда они перешли после в небольшой сад около Кремля и сели на одной из скамеек, стоявших там, Сильвестр рассказал Стефану о своей переписке с Ольгой и о полученном от неё ответе.
— Это была высокая душа, — сказал он, — и раз возродившееся в ней чувство не знало уже границ; всего справедливей было обратить такое чувство на существо высшее и совершенное, — она сознавала это и потому так поступила!
Оба замолкли на минуту после рассказа Сильвестра и задумались.
— Посмотрите! — сказал Сильвестр, указывая на заходящее над Москвою солнце, на бледно-розовое освещение церквей и домов и на протянувшиеся полосы зари: — Вот и вечерняя заря наша!..
— Да! Жизнь промелькнула скоро! — ответил Стефан, поняв, что Сильвестр вспомнил о их первом путешествии на хутор, ранним утром.
С этого дня Стефан часто приходил к Сильвестру и находил в нём поддержку в своём горе; Сильвестр, наконец, нашёл себе удовлетворившую его деятельность и душевный покой; его натура окончательно определилась. Он был одним из лучших преподавателей академии по своим знаниям и отличался самым тёплым участием к ученикам. Часто вспоминали они со Стефаном о том, что они пережили вместе, о их времени и о том, на что можно было надеяться впереди. Они надеялись на зарождавшееся развитие русского общества и старались внести свою лепту труда на этом поприще. Это было стремлением всех развитых личностей того времени, которое нуждалось в деятелях на поприще научном и находило много людей, неутомимо работавших в тиши над почвою будущего; задачи их были ясны и труды плодотворны.
Стефану Барановскому не удалось причислиться к преподавателям Московской академии. Ему советовали ехать в Киев. Там не знали его как актёра Яковлева, — он мог по-прежнему называться Стефаном Барановским и найти поддержку в старых знакомых, знавших его ещё даровитым учеником. Таким образом он снова появился в Киеве и в академии, из которой исчез так таинственно!
При Киевской академии он не нашёл почти никого из старых знакомых. Стефана Барановского приняли преподавателем по рекомендации Сильвестра; все знали также, что он был лет десять тому назад учеником Киевской академии; но никто ничего не знал о дальнейшей его карьере. Он поступил в преподаватели академии, и таланты его снова доставили ему славу хорошего преподавателя и звание учёного-профессора.