— Пройдём в комнату, что за кухней; не принести ли чего из съестного?
— Пятница ныне, опричь просфоры ничего не вкушала. Так все должны делать ради Царствия Божия.
— Не могу ещё, повинюсь тебе, — с сожалением сказала Степанида. — И смотрят за мною, велят вкусить чего-нибудь.
— Придёт время, что вольно будешь жить. Пока потерпи, а постарше будешь, в скит тебя примем.
— Где же скит задумала устроить? — спросила боярышня.
— На Дон идём, к казакам, а может, и до Тобольска странствовать придётся. Ты ещё жди, много лет готовься, а пока помогай нам, чем можешь.
— Вот припасла, что мне боярин, дед наш, дарил на гостинцы и на ожерелье меховое соболье, — сказала Степанида, вынимая из кармана небольшой кошель и показывая Нефилле золотые монеты.
— Спаси тебя Боже! — говорила Нефилла, принимая помощь и крестясь двуперстным знамением. — Надолго я уйду теперь из вашего края, но к тебе вести присылать буду через наших: придут к тебе от Нефиллы.
— Куда же уходишь? — с сожалением спрашивала Степанида.
— Вести пришли дурные. Отец Аввакум прощён был, возвращён в Москву и был в милости у самого царя; теперь, слышно, снова пострадал за правду. Не послушал он соборных увещаний, ни ласке царской не поддался: просил его царь покаяться, слёзно просил признать новые книги; жалел его царь за все вынесенные им страдания. Но не поддался отец Аввакум. Сказали в Москве, что он юродив стал и народ ради его смущается. Иду я, не встречу ли его на пути его в дальний край, — может, придётся ученья его послушать и поклониться ему.
— Пошла и я бы с тобой… — робко предложила боярышня.
— Погоня будет за тобой, — и вмиг остановка. Читай пока Святое Писание по старым книгам.
— Читаю, но не вразумил ещё меня Господь, не вижу разницы между старыми книгами и новыми, всё слово Божие…
— И я не разумею, только вера у меня есть в книги старые! И дщери духовные Аввакума, боярыня Морозова и сестра её Евдокия Урусова, обречены на заточение, за то, что твёрдо держались нашего учения. И ты…
Но сладкие беседы были прерваны неожиданным появлением мамушки Игнатьевны.
— Что тебе, мамушка? — спросила Степанида удивлённо.
— Я вот с этой святой душой потолковать пришла. Знаешь ли, мать-черница, что есть такой у нас боярин, что вас больно не любит!.. — спрашивала Игнатьевна.
— Пусть простит ему Бог, по неведению люди зло творят!
— Нет, он ведает, что вы зло разносите, отрываете народ от Церкви Православной… Вы-то все отступники…
— Брани, брани! За гонение возлюбит нас Господь! — говорила Нефилла кротким голосом; но сквозь далеко ещё не усвоенную кротость в голосе её слышны были звуки, напоминавшие о вражде и ненависти. Степанида растерянно смотрела на ссорившихся старух.
— Уйди! Уходи, Степанида Кирилловна, если нежелательно тебе, чтоб я выдала эту чёрную ворону боярыне и боярину! — говорила мамушка, силою стараясь вывести из кухни боярышню, взяв её за руку.
Разъярённая черница опередила их на дороге к двери. Она стала на пороге и с сверкающими глазами из-под надвинутого на лоб платка подняла руку и послала Игнатьевне двумя перстами крестное знамение.
— Прочь, прочь! — кричала старая мамушка, открещиваясь по-своему, закрывая глаза, чтобы не видеть такого нечестия. Степанида освободилась из рук её и, обняв черницу, быстро увела её в сени. Она указала Нефилле небольшую лестницу, по которой можно было сойти на внутренний двор, где были конюшни и черница могла найти Захара. Нефилла быстро исчезла, а Степанида, заплаканная, бросилась в терем к родительнице и жаловалась ей на суровое обращение со странницей.
— Вечером расспрошу Игнатьевну, а пока помоги мне попоить деда душистой травкой, — спокойно ответила ей Ирина Полуектовна. Игнатьевна вошла, готовая к допросу, но разбор неудовольствий между нею и боярышней Степанидой был отложен до вечера.
Старый боярин Никита Петрович Стародубский, вернувшись из Москвы в свою вотчину за дряхлостию и слабостию, жил уединённо и скучал без сына. От скуки он ссорился с приказчиком, с крестьянами и вошёл в препирательство с воеводой Костромы за посадских людей, поселившихся на его земле. Возвращаясь из Костромы, заглянул он к Савёлову и застал больного в невесёлом расположении. Лариону Сергеевичу только что решилась Игнатьевна донести о посещениях Нефиллы.
Испросив позволения посетить больного, она приотворила дверь его комнаты и просунула голову; боярин прочёл на её добром лице следы тревоги и беспокойства.