— Войди! — сказал он, поправляя подушки, на которые облокачивался, сидя на своей высокой постели.
— Великого блага и здоровья тебе от Господа! — говорила, входя, Игнатьевна и, кланяясь до земли, просила боярина выслушать верную слугу его.
— Коли дело есть, говори! — сказал Ларион Сергеевич.
— Дело немалое, речь моя будет о боярышне Степаниде Кирилловне…
— Что с нею приключилось? — спросил боярин испуганно, приподымаясь с подушек.
— То, что повадила она к себе черниц и странниц, сбивают они вашу голубушку с толку: научили креститься двумя перстами и их книги читать. Началось то ещё на Унже, а вчера и сюда пробралась чёрная, мать Нефилла! Слышала, что подговаривала она нашу голубку вступить в скит, посетить их сборище! Рассуди, боярин, как нам сберечь её.
Вся в слезах мамушка ждала ответа боярина, который выслушал всё молча и задумчиво и ответил спокойно:
— Не плачь, беды большой нет! И если то было невдомёк Ирине Полуектовне, так мы здесь сбережём боярышню. Вели запереть у лестницы теремные двери, а на лестнице посадить сторожа…
— Не годится Захар… — робко прервала речь боярина Игнатьевна.
— Найдём понадёжней, — возразил боярин, — сказочника моего посади, он будет и сказки сказывать! Поговорим с родительницей и с соседом посоветуемся: всё по молодости, думаю. Отдадим замуж, поумнеет. Ступай, ты не в ответе, только не болтай о том.
— Спасибо за милостивое слово, спаси нас Господь, отведи беду! — кланяясь, проговорила Игнатьевна и скользнула в дверь, чтобы незаметно вернуться в терем. Едва успел обдумать, что слышал, Ларион Сергеевич, как доложили о приезде Стародубского.
— Получше ли тебе, боярин? — спрашивал, входя за слугою, Никита Петрович.
— Сил нету прежних! — жаловался Савёлов.
— Приободрись, переломи недуг, вот я не балую себя, дома не сижу, хотя и одряхлел по воле Господа, и ты бодрись!
— Не в охоту мне! — проговорил боярин Савёлов, и в болезни сохранивший кроткий взгляд и спокойную речь. — А где же ты побывал, Никита Петрович? — спросил он.
— В Костроме. Вызывал меня воевода.
— Что нового там?
— Всё то ж! Недостаёт, вишь, войска и денег на ратных людей. И ещё бы наложил деньгу воевода, да не на кого, посад без людей остался! Семейные разбрелись по вотчинам, одинокие уходят к раскольникам, а раскольники уходят на Дон и в Сибирь, скиты устраивают в пустынях.
— Спугнули их напрасно, они на местах бы молились, дома! — проговорил грустно Савёлов.
— Да ты одурел, что ли, боярин? — крикнул Никита Петрович. — Ведь они на месте наших попов не хотят!
— По глупости, по слепоте, — возражал Савёлов, — одумались бы сами и поняли, что Господь один и все люди братья!
— Ты не слыхал, видно, о них… Где им одуматься, когда ни епископов, ни царя слушать не хотят! Знаешь, чай, что за протопопом Аввакумом сколько ухаживали в Москве, чтобы новые книги признал, не мутил бы народ…
— Пройдёт время, и к новому народ привыкнет… — кротко возражал Савёлов.
— Ты этого уразуметь не можешь, ослаб ты! — крикнул Стародубский. — Не одних челядинцев сманивают, и боярыни в раскол идут! Знаешь, что боярыню Морозову сам патриарх увещевал, и царь уговаривал, и все отступились от неё, ради её бешеного упрямства!
Боярин Савёлов слушал, бледнея и что-то обдумывая про себя.
— Всем опасаться надо, — заговорил он вдруг тревожно, — и у нас есть боярышни!
— Чего ж тебе за твоих-то опасаться? Сидят в тереме с мамушкой!.. — смеялся Никита Петрович.
— Скажу всё тебе и спрошу совета. Ты у нас старший! Посещали нас черницы и с боярышней Степанидой беседовали…
— Пробралися на родину Аввакума? Да к тебе они как зашли, боярин? — удивлялся Стародубский.
— На Унже принимала странниц Ирина Полуектовна, — высказал Савёлов.
— Знать, у Савёловых в роду у вас, все вы недомекаете! — воскликнул Никита Петрович.
— Чем Бог наделил, тем и живём, — смеясь, сказал Савёлов. — Смолоду в походах бывал и на царских пирах место было, теперь пора грехи отмаливать!
— Не попади на грех снова: поистине опасливо! Помни ты про боярыню Морозову! — грозил Стародубский.
— Наша смиренна, как голубка! — возразил Савёлов.
— Они вначале все смиренны! Слыхал ты, что в Сибири, в скиту запёрлись, обложили себя соломой и сожглися? Чтобы не допустить забрать себя, сколько народу погубили!.. Не погубить бы и тебе боярышню.
— Я чаю, хорошо бы повенчать её с кем-либо поскорее, под защитой жила бы… — робко высказал боярин Савёлов.