— Ведьма, как все жинки, когда постареют! — проговорил Пушкарь, кивая Гарпине, рассмеявшейся тонким, мелодичным смехом.
— И ведьма в другой раз пригодится, — ворчливо заметила старуха.
День проходил своим порядком. Когда все разошлись по своим привычным делам, а рейтар вышел взглянуть на лошадей, старая Олёна одна оставалась в хате с боярином. Она села у окна и, разматывая моток ярко-красной шерсти, ворчала про себя вполголоса:
— Ведьма! А коли б не тая ведьма, то и Пушкаря не було бы на свете. От турок и от ляхов спрятала его, раненого, как напали они на Киев, за то описля Пушкарь взял меня за себя замуж. Детей своих не було. Мальчика, шо зостался от первого мужа, в огонь ляхи бросили, нехай им так буде на Страшном Суде перед Господом. Як притихло всё, Пушкарь взял к себе племянницу после вбитого брата, с Запорожья, а я Василя нашла, — в соломе лежал мальчик спрятанный, а чей — так и не узнали. Тольки я его годовала и годую як родного сына. А Пушкарь его невзлюбил и не любе, годуя свою Гарпину, и хоче увезти Василя за Днепр к казакам; а кто ж нас под старость кормить буде, коли доживём?
Старуха ворчала за кличку «ведьма», потрясшую и раздражившую её. В досаде она выбалтывала и то, что старый Пушкарь таил глубоко в душе, прикрывая постоянно шутками и смехом. Но к счастью, больной Алексей простодушно слушал её в полудремоте, как слушал, бывало, дома рассказы старца сказочника. Не знакомый ещё со всеми сложными обстоятельствами края, он не соображал, куда стремился Пушкарь со своим Василём.
Василь был глуповатый малый с рыжими волосами, остриженными в кружок по-казацки. Широкое лицо, покрытое веснушками, полуоткрытый рот и недоумевающее выражение не придавали Василю ничего привлекательного. Алексей удивлялся старой Олене, видимо не любившей красивую Гарпину и влюблённой до слепоты в своего питомца Василя. Забалованный Василь не замедлил прокрасться в хату, ища прибежища под её ласковым крылом. Вслед за ним снова появился Пушкарь.
— Вже около своий старой вороны прячется! — бесцеремонно сказал он, глядя на Василия и выгоняя его из хаты.
— Куда ты его гонишь? — вступилась старуха.
— Не гетманом ему быть! Нехай Гарпине поможе коней напоить, что приехали… — выронил Пушкарь последние слова.
— Нынче не знаемо, кто в гетманы попаде, — ворчала Олёна. — Теперь у каждого свой гетман: у русских один, у ляхов другой, на Запорожье тоже.
— А ещё за Днепром гетман… — отозвался вдруг, казалось, спавший Алексей, вспоминая вдруг рассказы киевских монахов. — А вы за каким гетманом считаетесь? — спросил он неожиданно, так что у Пушкаря задёргались мускулы лица.
— Теперь пока служим вам, русским, так считаемся за русским гетманом Самойловичем, — с серьёзным видом ответил Пушкарь.
— А як завтра наедет Дорошенко, так и Бог знае, за кем будем, — сердито проговорила старуха.
— А типун тебе, старая! — крикнул сердито Пушкарь. — Ходы та дай чего-нибудь поисты, и болярин с утра ничого в рот не брав!
— Ничего не надо, — проговорил боярин.
Но старуха поспешила скрыться с глаз Пушкаря, напугавшего её своим окриком. Пушкарь вышел за нею осторожной, кошачьей поступью, и скоро по уходе его в комнату вошла Гарпина с большой миской тёплого молока и ломтём пшеничного хлеба на глиняной тарелке. Гарпина ласково нагнулась над боярином и предлагала ему хлебнуть молока. Этот голос, звучавший, как бежавший на солнце ручей, вызвал улыбку Алексея; он с минуту смотрел ей в лицо, не отвечая. Она приблизила миску к его губам, он поневоле втянул в себя несколько глотков тёплого молока, и приятно согретая грудь глубоко вздохнула.
— Як тяжко, — проговорила Гарпина, — тебе меж чужими! Може, и маты дома зосталась? — спрашивала она, и сиявшие глаза заволокло туманом.
— Отца оставил, — проговорил слабым голосом Алексей.
— Ба-а-тька! — нараспев протянула Гарпина. — Кто ж там тебе годував? От теперь я тоби за неньку стала, — прибавила она, ласково улыбаясь и вся встряхиваясь, как осинка на ветру; и снова приложила к губам Алексея миску с тёплым молоком.
— Довольно, благодарствую, — проговорил Алексей, глубже опуская усталую голову на подушку.
Она отошла, оставила миску и хлеб на столе и села под окном; солнце ярко осветило её повязку и чёрные волосы, густой румянец тепло разливался по её щекам, она глядела на кого-то через окно и задумалась.
«Чудно… — думал Алексей, — словно мальчик смела, а ласкова как родная мать».
Долго лежал он, задумавшись, пока глаза его не сомкнулись, отяжелевшие веки опустились и он был объят крепким, глубоким сном. Его снова пробудили какие-то непонятные звуки; вслушавшись сквозь дремоту, не открывая глаз, он различил пение: то была незнакомая, но сладко убаюкивающая песня; Гарпина пела, сидя у того же окна. Алексей силился взглянуть, хотел окликнуть её, но дремота владела всеми его членами, и под звуки песни он снова впал в сон. Уже солнце слабо светило по-вечернему, когда рейтар вошёл в хату к боярину. Алексей проснулся и легко поднял голову. В избе он уже не видел никого, кроме рейтара. Алексей, освежённый долгим сном, попробовал приподняться и совершенно встал на ноги; он чувствовал сухость в горле и жажду и, приблизясь к столу, допил молоко, оставшееся в миске.