«Чи мы побачимось?» — спрашивала она с сомнением.
— И Василя нема! — приставала Олёна.
— Та прощайте ж, храни вас Господи! — воскликнул вполголоса Волкуша, и как дикая кошка, карабкаясь меж деревьев, он всполз на верх оврага. Затем послышался мерный топот его коня, и женщины остались одни.
Несколько раз ещё проведал их Волкуша, сообщая им обо всём, что произошло в посёлке и Чигирине. По его словам, семьи реестровых казаков бежали толпами в Чигирин или на юго-восток, в Россию, от полчища татар и турок, разгромивших Умань. С турками шли и крымцы.
— Город Ладыжин взяли приступом, — говорил Волкуша. — Чи выстоит Чигирин?.. — спрашивал он тоскливо. — По дороге от Умани турки перерезали всех жителей посёлков и полили кровью весь путь свой. Степь уже не зеленела; где кровью облито, а где повыжжена трава. Уж стаи воронов к нам налетели, — недалеко, видно, и их поганые полчища!
Затем обе женщины остались без всяких вестей на целые недели; питались они одним хлебом; по ночам только осмеливались разводить огонь и варить себе кулиш или борщ из щавля и борщевника, росших на дне оврага. Кусок сала считали они верхом роскоши. Но хуже всяких лишений был страх за своих и за себя в будущем!
Гетман левобережного казачества, перешедшего в подданство России, Самойлович получил, наконец, указ из Москвы идти на Дорошенко, пока не прибыли к нему на помощь крымцы. Самойловичу велено было соединиться с войском Ромодановского.
— Идём на Дорошенко! — говорил Самойлович. Он не любил Дорошенко, желал удалить всех соперников и соединить под своей властью всё казачество. Он покорился русскому царю, был назначен русскими, но боялся соперников и чернил их перед московским правительством.
— Идём вместе, боярин, — говорил он Ромодановскому. — Назначь мне в помощь полк драгунов да полк рейтаров полковника Шепелева! — просил Самойлович, спешивший сразиться.
— Как прикажет великий государь Алексей Михайлович! — с достоинством отвечал боярин Ромодановский.
— Указ получен! — живо ответил Самойлович, расстилая перед Ромодановским государев указ на столе в передней комнате квартиры, в которой принимал воевода приходящих по делам; эта комната была его канцелярией и служила для совещаний в зимнее время.
— Получен указ, так надо идти! — задумчиво и невесело проговорил Ромодановский. Все замечали, что он неохотно ждал похода на Чигирин, по возможности отдаляя его. Носились слухи о его переговорах с турками насчёт сына его, бывшего у них в плену. Турки грозились убить сына воеводы, снять кожу с живого, набить из неё чучело и прислать это чучело отцу, если он пойдёт против них.
— Надо идти! — грустно проговорил воевода, когда дьяк его приказа прочёл вслух всем указ царя.
— Немедля выступать надо! — торопливо заявил Самойлович. — То я всегда говорил, что нельзя верить Дорошенко! Он вам подданство предлагает, а тем же часом и к крымскому хану посла шлёт!
— Верно ли всё то, что болтают? — спросил воевода, изменяясь в лице.
— То верно! Дорошенко же сам всем заявил: никогда, вишь, я не уступлю булавы поповичу Самойловичу! Вот он как меня чествует… — продолжал гетман.
— Норовит попасть сам в гетманы, — заметил Шепелев, — потому и тормозит дело.
— А на Запорожье Серко тоже свою кашу заваривает: перезывает туда к себе Дорошенко со всеми войсковыми клейнодами; требует, чтобы всю казну сдали им туда, на Запорожье! — жаловался Самойлович.
— Наше дело исполнить, что от царя указано! — высказался полковник Шепелев. — Доведём до конца, чтобы вся Украйна воедино соединилась в подданстве русского царя.
— И чтоб один гетман был, — от русских выбирался! — добавил Самойлович. — А то все против меня замышляют… со всех сторон!.. — высказался он озабоченно.
— У вас на Украйне всё не в порядке: все друг на друга идут! — заметил Шепелев.
— А полковник любит всё крепко в руках держать, порядок любит! — подсмеивался Самойлович, намекая на крутой нрав полковника и суровость, на которую уже жаловались рейтары в полку его.
— Нелады везде встречаются; и нам, русским боярам, надо бы стараться, чтобы между нами лад был, — проговорил главный воевода, боярин Ромодановский, быть может зная, что и вокруг него распускались о нём вредные слухи.