А когда на другом конце провода сказали, что, конечно же, для Мессинга билеты найдут даже на завтра, он совсем стушевался, нервно затеребил пальцами пуговицы пиджака и, что-то ворча про себя, удалился в гостиную.
Глава 29. СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА
Между тем, мои сыновья уже выходили на самостоятельную жизненную орбиту, что и радовало, и прибавляло хлопот.
Старший сын, Владимир, закончил с отличием школу, затем был принят в Университет и успешно закончил факультет теоретической физики. В 26 лет он блестяще защитил кандидатскую диссертацию. Немного позже — докторскую.
Младший — Александр — к 1965 году закончил одновременно медицинское училище и вечернюю школу. Хоть и было это очень тяжело физически, но было задумано им с дальним прицелом.
Попасть в медицинский институт всегда очень тяжело, а в 1965 году поступали выпускники школ 1947 года рождения, когда был громадный послевоенный скачок рождаемости. Конкурс был убийственный, и если бы Саша не попал в институт, то замаршировал бы в армию. Наличие же диплома медицинского училища и аттестат зрелости дало ему возможность подавать в 1-ый им. Сеченова и во 2-ой им. Пирогова одновременно.
Утром 8 августа, провалив первый экзамен по химии и поспав прямо на скамейке в сквере на Пироговке, он через два часа отлично сдал физику во 2-ой Медицинский, где потом успешно доедал и все остальные предметы.
Словом, мой младший начал учиться на педиатрическом факультете Медицинского института, одновременно подрабатывая на «скорой помощи».
Моей радости не было предела. Саша тоже был счастлив, и только одно омрачало его студенческую жизнь. Был у них профессор анатомии Гаврилов, который за что-то возненавидел Сашу. Узнавал его везде и всюду, дважды заваливал на небольших тестах, и при любой возможности посылал ядовитые реплики в его адрес. А однажды, встретив его одного, прямо заявил: «Ты, Лунгин, лучше сам уходи из института. Мой предмет ты никогда не сдашь. Это я тебе обещаю». После этого Саша просто голову потерял.
Была середина второго курса, и приближался заключительный экзамен по анатомии — самому трудному предмету. Хоть мне иногда казалось, что Саша несколько преувеличивает неприязнь Гаврилова, я все же рассказала эту историю Мессингу. Вольф Григорьевич внимательно слушал, а потом вдруг стал говорить на абсолютно отвлеченную тему. Если Мессинг уходил от темы — никто никогда не мог его вернуть к ней. А в данном случае или ему это было не по душе или его «компьютер» зарегистрировал событие. Больше разговор не возобновлялся, и я решила, что он об этом уже забыл.
Наступил день злосчастного экзамена. Стояла тихая солнечная погода. Саша, очень нервничая, ушел на экзамен, а я хлопотала по хозяйству и решала, что бы такое вкусненькое приготовить ему к обеду. И вдруг телефонная трель.
— Тайболе! Безобразие, понэмаете! Я так не могу работать. Саша позвонит — скажи ему, чтобы прекратил нервничать — он мне мешает. Скажи ему, что я — с ним…
— Вольф Григорьевич, но он никак позвонить не может, — удивилась я, — он же сейчас на экзамене…
— А это тебе не Вольф Григорьевич, а Мессинг говорит! Он позвонит!
Я уже давно привыкла, что после этой сакраментальной фразы спорить или возражать бесполезно, и, сказав «хорошо», повесила трубку.
Телефон затрещал вновь. Видимо, Мессинг хочет все-таки что-то разъяснить. Но позвонил Саша.
— Мама, бесполезно идти сдавать. Только что выходил Гаврилов и при всех сказал: «И не забудьте, Лунгин, — вы сдаете мне». Ты бы видела его кровожадное лицо в тот момент. Не знаю, что делать».
Я почувствовала по голосу сына, что он на пределе нервного накала. И тогда я сказала:
— Только что звонил Вольф Григорьевич, просил не волноваться, так как он сейчас с тобой в мысленном контакте и поддерживает тебя.
Саша вздохнул и ответил, что это, конечно, здорово, но не очень-то верится, и что будь что будет — он отправляется на экзамен.
Могла ли я оставаться на кухне, хоть и собиралась к вечеру состряпать какое-нибудь гастрономическое чудо?! Спеша, кое-как одеваюсь и бегу в институт. Благо, это не так уж далеко от нашего дома, учитывая московские расстояния. Через час я была там.
Только вбежала на первые ступени парадной лестницы — вниз спускается мой Саша в белом халате и с такого же цвета лицом… Нервно взмахнул правой рукой с одним зажатым пальцем. Я не верю своим глазам: четверка?!
— Да, мамуль, четыре балла!
Саша просто захлебывался от восторга:
— Мама, я знаю Вольфа, но такое!.. Ведь Гаврилов почти в упор видел меня в течение часа и ни разу не среагировал, как будто меня там и не было. Это просто чудо какое-то! Представляю, как Гаврилов будет беситься. Ты иди наверх и жди меня, а я мигом сбегаю за вином».
— За каким вином, Саша, ты же в институте!
— Ты что, уже забыла свою анатомию? Да у нас там все, как из-под танка вылезли. Сейчас на все наплевать, главное — анатомия.
Я стояла на лестничной площадке среди шумной студенческой ватаги. Кто-то поздравлял друг друга с успешной сдачей, кто-то всхлипывал — сценки, знакомые мне и по моей студенческой молодости.
Студенты понимали, что я — мать кого-то из однокурсников, но в таком возбужденном состоянии никто и не спросил, за кого я пришла «болеть». Да и до меня ли им было! За дверью экзаменационной комнаты еще остались их друзья, коим предстояло пройти последний круг ада. И они поминутно приоткрывали дверь, чтобы взглянуть — как там? Посмотрела в щелку, и я и в страхе отпрянула. Уход из медицины в фотожурналистику сказался: я отвыкла от анатомических экспонатов. А тут в двух шагах от меня лежало на столах с десяток проформалиненных человеческих трупов во всевозможных позах. По этим «препаратам» и сдают студенты анатомию. Дальше полукругом стояли пять столов преподавателей, за которыми студенты один на один сдавали экзамен, время от времени вставая и подходя с преподавателями к трупам, что-то пытаясь отыскать в них.
В середине «пятерки» сидел рыжий энергичный мужчина. Гаврилов — это был он. Выглядел точно таким, как его описывал Саша. А в центре зала за несколькими столами сидели студенты, подготавливая ответы по своим билетам и ожидая, какой преподаватель освободится. Как я узнала позже, Саша полчаса готовился к ответу почти перед самым носом Гаврилова, тот видел, как Саша пошел отвечать к доценту за следующим столом, и через 20 минут поставил свою подпись в Сашиной зачетной книжке.
Через несколько минут на площадку вышел и сам профессор, спросил, все ли прошли экзамены. Хор молодых голосов дружно ответил, что все.
«Не все, — хмуро буркнул ученый муж. Лунгин еще не сдал».
Все на перебой стали утверждать, что он уже сдал, что они сами видели оценку в четыре балла. Гаврилов удивленно вскинул огненные брови: «Как сдал? Не может быть! Кому сдавал?» Студенты назвали чью-то фамилию.
Только оказавшись свидетелем этой сценки, я поняла, что Саша не преувеличивал, и этот экзамен мог бы оказаться его последним экзаменом в медицине. Я трепетала от счастья, я видела в том «руку» Вольфа.
Сын вернулся с двумя бутылками «Российского», которые он, как победный стяг, держал высоко над головой. Я была представлена сокурсникам. Вокруг радостный гомон, поздравления, шутки, вино идет по кругу, и я, присоединившись к этой счастливой ватаге, тоже пригубляю прямо из бутылки. Счастливая студенческая пора! Радостные, отправляемся с сыном домой.
Глава 30. И ВНОВЬ ГИППОКРАТЫ
Однако 1965 год памятен мне не только этими институтскими делами сына, все-таки закончившимися так благополучно. Были разные личные невзгоды, но больше всего волнений было связано с моей болезнью крови, которая резко обострилась. Встал вопрос о моей госпитализации.
Лучшие шансы на благополучный исход лечения все мы видели в том, чтобы любыми путями постараться попасть в клинику железнодорожников, где отделением гематологии заведовал опытнейший и талантливейший специалист по заболеваниям крови, академик Иосиф Кассирский. Суть была не в престижности, а в том, что академик Кассирский знал свою область медицины по-настоящему, и попасть к нему было для больных реальной надеждой на выздоровление. Но в ту клинику доступ имели либо профессиональные железнодорожники, либо партийные чины. А воспользоваться дружбой Мессинга и моим знакомством с самим академиком я не решилась. Вот и выходило, что «не любыми путями».