После выступления Вольф Григорьевич, прощаясь со мной и моей женой, обратился к ней со следующим предложением: «Я знаю, что вас гнетет, — сказал он. — Вы мучительно хотите узнать о судьбе близкого вам человека. Приходите завтра утром ко мне в Европейскую гостиницу, и я поделюсь с вами тем, что я знаю».
Не без некоторого понятного волнения жена моя явилась утром к Вольфу Григорьевичу. Взяв ее за руку, он сказал: «Вас тревожит судьба вашего брата, участника Второй мировой войны». Действительно, никто из нас не знал о его судьбе: он якобы пропал без вести в самом конце войны.
«…К сожалению, ваш брат, — он даже назвал его имя, — Анатолий, — погиб от вражеской пули за несколько дней до окончания войны…»
Так Вольф Григорьевич разрешил наши сомнения относительно судьбы родственника. Позже его предсказание документально подтвердилось сообщением из военкомата.
Несомненно, замечательны были способности этого удивительного человека».
Такими словами заканчивает свой рассказ господин Германов из Нью-Йорка.
А писательница Надежда Филипповна Крамова у себя дома, в Бостоне, рассказала мне о еще более интересной встрече с Вольфом Мессингом. Вот ее история:
«Я хочу рассказать несколько эпизодов, характеризующих его поистине колдовской дар не только «видения» событий, происходящих на далеком расстоянии в данную минуту, но и «предвидения» событий грядущих.
С Вольфом Мессингом я встретилась во время войны. В Перми (тогда г. Молотов) обосновалась группа писателей, эвакуированных из Ленинграда. Жили мы в единственном семиэтажном доме города — в гостинице, прозванной «семиэтажкой». Однажды в вестибюле я увидела невысокого большеголового человека с торчащими во все стороны завитками волос. Поравнявшись со мной, он остановился, кинул на меня — словно уколол — острый взгляд, чему-то ухмыльнулся и засеменил к выходу быстрыми шажками.
— Кто это? — спросила я администратора.
— Как, вы не знаете? Это же Вольф Мессинг, он вчера приехал.
— А-а! — сказала я, стесняясь обнаружить свое невежество: это имя мне тогда еще ничего не говорило.
Вскоре состоялось первое выступление Мессинга. Я не буду останавливаться на его феноменальном чтении мыслей, на его силе внушения. Я расскажу о том, что пока объяснить невозможно.
Как-то раз Мессингу было мысленно дано задание довольно примитивное: подойти к одной даме в третьем ряду, вынуть из ее сумки паспорт, принести его на сиену, раскрыть, прочесть вслух фамилию и вернуть в зрительный зал.
Когда Мессинг поднялся на сцену и раскрыл паспорт, из него выпала фотография. Мессинг поднял карточку.
— Какой красивый офицер, — сказал он с улыбкой, разглядывая фотографию, — совсем мальчик…
Внезапно лицо его исказилось, глаза расширились, он схватился за сердце.
— Занавес! Дайте занавес! — крикнул он.
Зал замер.
На авансцену вышла его ассистентка и объявила, что Мессинг почувствовал себя плохо, но минут через 10–15 сеанс будет продолжен. Конец выступления прошел вяло — Мессинг часто останавливался и вытирал платком лицо.
На другой день нам удалось выведать у его ассистентки, что же произошло на самом деле. В то время как Мессинг любовался фотографией, он «увидел», что в эту самую минуту юноша был убит.
Мать юноши жила не в гостинице, но мы ежедневно встречали ее в столовой, где были прикреплены наши продуктовые карточки. Со страхом всматривались мы в ее лицо, но оно было неизменно спокойно — сын писал ей часто, и она с гордостью показывала его короткие ласковые треугольнички. Понемногу мы начали успокаиваться — видимо, Мессинг ошибся, может ведь человек ошибиться.
Прошло три недели, и об этом эпизоде начали забывать. Но на 24-й день дама не пришла в столовую. На другой день мы узнали, что она получила «похоронную», в которой был указан день и час гибели ее сына, тот самый, когда Мессинг «увидел» его смерть.
Выступление Вольфа Мессинга я старалась не пропускать. Однажды после сеанса я замешкалась. Зал уже опустел, и я последней вышла на морозную улицу. Колесом крутилась метель. В двух шагах ничего не было видно. Возле подъезда в нерешительности стоял Мессинг.
— Проклятая погода, — пробормотал он по-немецки, — как в аду.
— Хуже, — отозвалась я, — там хоть тепло.
— Вы говорите по-немецки? — он повернулся и пытливо меня оглядел, — Это хорошо. Вы ведь живете в гостинице, я видел вас в вестибюле.
Я кивнула, пораженная его памятью.
— Возьмите меня под руку и пойдемте, — продолжил он по-немецки.
— Теперь хоть есть с кем поговорить, по-русски мне труднее…
— А где ваша ассистентка? — спросила я.
— Она иногда уходит после антракта.
С того вечера я часто ждала его у выхода, и мы вместе возвращались в семиэтажку.
— Только говорите тише, — предупреждал он меня, — во время войны с немецким языком на улице опасно. Меня однажды чуть не задержали как шпиона. — Он засмеялся.
В то время я переживала тяжелые, тревожные дни. Из блокадного Ленинграда перестали приходить вести от мужа. Ходили слухи, что он погиб во время бомбежки. Я долго крепилась, но, наконец, решила обратиться к Мессингу. Однако говорить с ним мимоходом о моей тревоге не хотелось, а просить о специальной аудиенции не отважилась — я знала, что частная практика ему запрещена. И я попросила его ассистентку замолвить за меня словечко.
— Он согласился, в виде исключения, — сказала она, — приходите к нему в номер завтра в 3 часа дня.
Разговор с Вольфом Мессингом я попытаюсь восстановить почти дословно.
— Явилась? Садитесь. Но имейте в виду, что мне нельзя принимать посетителей, поэтому — 15 минут и не секундой дольше.
Я покорно села, не зная с чего начать.
— Начнем с того, — подхватил он мою мысль, — что вы напишете на бумажке любое число. (Он протянул мне листок и карандаш). Пишите, пишите!
Я написала число «18».
— А теперь сложите бумажку и суньте ее себе в туфлю. Так. Дайте руку.
Я послушно проделала всю эту процедуру.
Через секунду Вольф Мессинг на обрывке газеты написал «18» и победно посмотрел на меня. Я пожала плечами: нашел, чем удивить, только время зря…
— Ха! — сказал Мессинг, — «я не затем пришла, что бы он мне свои фокусы показывал, только время зря». Угадал?
Я невольно улыбнулась.
— А ведь вы хотите спросить о судьбе вашего мужа.
«О чем же еще хотят узнать женщины во время войны», — досадливо подумала я. — «Для этого не надо быть Мессингом».
— А для того, чтобы вам ответить, надо быть именно Мессингом, — лукаво подхватил он и рассмеялся. Он вообще вел себя, как озорной мальчишка, и это начало меня раздражать.
Вдруг его лицо стало серьезным.
— Ну вот что, — сказал он, — для начала я хочу познакомиться с вашей квартирой, — там, в Ленинграде. — (Он крепко сжал мою руку в кисти). Войдите в прихожую, так, идите медленно, налево дверь, в чужую комнату, коридор, направо — ваша комната, войдите в нее. Нет, рояль стоит не у стены возле двери, а у самого окна, стекло выбито, крышка открыта, на струнах снег. Ну, что вы остановились? Идите дальше. Вторая комната пустая почти: стульев нет, стола тоже, никаких полок — книги горой посреди комнаты на полу. Ну, довольно! (Он отбросил мою руку). А теперь слушайте внимательно! Запишите! (Лицо его побледнело, напряглось). — Ваш муж жив. Он болен, очень. Вы его увидите. Он приедет, он приедет сюда… 5 июля в 10 часов утра. Запомните: 5 июля в 10 часов утра.
Он умолк и прикрыл глаза. Я сидела, боясь шевельнуться.
— А сейчас уходите, — тихо сказал он, — сию минуту. У меня вечером сеанс, — мне надо отдохнуть. И что это я с вами вожусь? (Он гневно посмотрел на меня). Я устал! Уходите! — крикнул он, вытирая капельки пота со лба.