Выбрать главу

Придя однажды на работу, узнаю, что ночью поступил тяжелобольной, ради которого уже ранним утром в институт собрался на конференцию весь букет медицинских светил. У главного подъезда стояла целая кавалькада черных лимузинов «Чайка», сопровождавших карету скорой помощи, на которой прибыл наш пациент. Им оказался генерал-полковник Жуковский, командующий воздушными силами Белорусского Военного Округа, давний приятель Мессинга.

У него констатировали жесточайший инфаркт с образовавшимся отверстием в сердечной перегородке, и мало кто сомневался в летальном исходе. Излечение подобного недуга оперативным путем еще не было ни разу осуществлено не только в нашем институте, но и в других клиниках.

Оперировать такого высокопоставленного больного имел право только сам директор института, профессор Бураковский. Он высказал опасение, что операция лишь ускорит конец. Но и ничего не предпринимать неотложно — роковая потеря времени. Создалась щекотливая ситуация. Только после приказа «свыше» — оперировать — Бураковский мог принять окончательное решение.

В эти тревожные минуты ко мне подходит моя секретарша и говорит, что звонил Мессинг и просил срочно с ним связаться. Перезваниваю ему.

— Тайболе, передай своему шефу: немедленно приступить к операции. Это мой друг, и я советую не терять ни секунды!

Я рассказываю о колебаниях Бураковского, но Мессинг перебивает меня:

— Все закончится благополучно, заживет, как на собаке. А твой шеф будет представлен к награде. Так ему и скажи.

В конце концов, не видя иного решения, Бураковский согласился на операцию, рассчитывая только на чудо.

Закончилась многочасовая операция, прошли и первые критические дни, и вот уже Жуковского переводят в клинику имени Бурденко на долечивание — всякая опасность миновала. А ведь только недавно можно было заказывать траурные венки! И не позвони Мессинг вовремя — промедление смерти подобно… Тут же, по горячим следам, подтвердилось и его предсказание о карьере Бураковского. Ему присвоили звание члена-корреспондента Академии медицинских наук СССР и вручили орден за удачную, проведенную впервые в стране, операцию.

Я уверена, что позывные сигналы своих предчувствий и наитии четко разложить по полочкам Мессинг не смог бы. Ему они давались как завершенная данность, готовая формула, а не теорема, которую еще следует доказывать. Так и на сей раз, когда я спросила после благополучного исхода операции: шел ли он на риск с генералом Жуковским, советуя немедленную операцию, Мессинг ответил:

— Я об этом даже не думал. Просто в сознании возникла цепочка — «операция» — «Жуковский» — «Жизнь». И все.

Согласитесь, мне это мало о чем говорило, так что ключ-шифр к мессинговским тайникам мне было не подобрать. А сам он не мог объяснить, как это делается.

Как близкий друг я могла себе позволить спросить Вольфа Григорьевича и о бывших у него каких-либо неудачных экспериментах или ситуациях, когда он не смог предотвратить трагический исход в чьей-нибудь судьбе.

Мессинг, конечно, понимал, что я спрашивала не о прегрешениях во время сеансов «Психологических опытов», когда объективно неизбежны сбои из-за некоммуникабельности индуктора, либо по причине непомерных или непристойных просьб «заказчиков».

Мессинг нервно встряхнул головой, как будто я издали громко его окликнула, потянулся за папиросой, хотя в пепельнице еще дымилась только что докуренная, и после нескольких затяжек сказал:

— Вот уж действительно — с кем поведешься, от того и наберешься! Ты что, читаешь мои мысли? Я давно хотел рассказать тебе об одном случае, да все не находил предлога… А вот сейчас ты сама подсказала… Нет, грубых просчетов у меня не случалось. Я говорю о всех индивидуальных заданиях, которые ставились передо мной, или когда я сам высказывал инициативу. Тем более, если речь шла о жизни и смерти. Ты ведь помнишь случай с президентом Академии Наук? Келдыша привезли к вам в институт, заведомо зная, что никто из ваших знатных Гиппократов оперировать его не будет. На правительственном уровне было решено пригласить для этой цели бригаду американских врачей во главе со знаменитым Майклом Дебеки… Результат тебе известен. Что касается жизненного «забега» к финишу, то ленточку со словом «смерть» первым пересеку я… И некоторые распоряжения о моих похоронах будут исходить и от Келдыша… Сама увидишь…

Я с ужасом слушала этот кошмарный монолог о собственной смерти, и мне впервые захотелось, чтобы Вольф Григорьевич прекратил беседу. Но он невозмутимо продолжал:

— Хорошо, в сторону эти траурные мелодии. Я же начал вот к чему… Не могу себе простить нерешительность в случае с известной всем трагедией. Правда, есть извинительный фактор: никто в те дни не консультировался со мной, и никогда я не принимал никакого участия в космических программах. Трагическое предчувствие пришло ко мне совершенно спонтанно, как-то само собой, но четкого образа катастрофы не было.

В то утро я проснулся ни свет ни заря и решил прогуляться по сонной Москве. В киосках уже продавались газеты, и я купил несколько утренних выпусков. На первых страницах аршинные заголовки об успешном запуске космического корабля и портрет космонавта Владимира Комарова. На внутреннем развороте статьи с биографией и последними снимками перед стартом: В.Комаров на Красной площади и в Кремле. Я задержал взгляд на этих фотографиях, внимательно «вчитываясь» в черты его лица, и молниеносно сознание осветилось фразой-понятием: «Он не вернется!»

Я ощутил холодок на спине, на мгновение мне и самому показалась абсурдной такая мысль, но фраза из слухового «поля зрения» не выпадала.

Повторяю, конкретного чертежа катастрофы я не видел, а потому на первых порах принимал навязчивую фразу как какой-то остаточный «материал» из иного ассоциативного видения.

Я старался отогнать всякое размышление о состоявшемся запуске ракет. Но дома, за завтраком, фраза трижды набатом прозвучала: «Он не вернется!» — «Не вернется!» — «Не вернется!»

Я не мог успокоиться, не понимая, отчего поступает такой сигнал. Оставив недопитым чай, прилег на диван хорошенько сосредоточиться. Но снова никакая картина не просматривалась.

И я стал размышлять, пытаясь все разложить по полочкам. В этом и была моя первая и главная ошибка, ибо рассудок в таком случае не помощник, а помеха. Нужно было принимать сигнал безоговорочно и попытаться что-либо предпринять, хотя у меня и сейчас нет уверенности в том, что катастрофу можно было предотвратить. К тому же, решающее слово по космическим программам оставалось за руководителями государственного олимпа, а там вряд ли прислушались бы к мистическому наитию.

А рассуждал я приблизительно так: почему не вернется? Даже сгорев при вхождении в плотные слои атмосферы, капсула с телом космонавта упадет на землю. Значит, он вернется. Корабль запущен вокруг Земли по круговой орбите и улететь в бездонные просторы Вселенной не может. Значит, он вернется. Не допускать же фантастическую мысль, что он будет перехвачен инопланетянами!

Эти заумные построения и привели меня к нерешительности. Ведь само ясновидение пока научно никак не очерчено, а следовательно, алогично, и нечего было мне искать разумных обоснований.

Долго разгадки ждать не пришлось: через несколько дней официально было объявлено, что космонавт Владимир Комаров погиб при спуске.

Он не вернется живым.

Глава 39. УГОЛОВНАЯ ХРОНИКА

Действительно, логические построения совсем или почти совсем отсутствовали в большинстве провидческих открытий Вольфа Мессинга. Полная противоположность методике легендарного Шерлока Холмса. Никакого анализа, никаких энциклопедических знаний не применял он в тех случаях, когда ему приходилось помогать в раскрытии совершенных преступлений.