— Как ты думаешь, разгадаем?
— Уверен, настанет время и ум человека разберется и в себе самом. И кто знает, может быть, именно психологические опыты Вольфа Мессинга могут стать одним из тех ключиков, с помощью которых будут открывать двери к этим самым сокровенным секретам природы?
…Спасибо вам, друзья, за эти слова! — мысленно присоединился к ним Мессинг. — Конечно же никакого чуда нет, да и быть не может! Я сам думаю так же. Мне радостно. Я чувствую прилив сил. Есть люди, которых интересует мое искусство, которым оно, может быть, поможет в жизни, в труде, в открытиях новых тайн природы. Сегодня я буду особенно хорошо работать…»
Звенит звонок. Зрители расходятся по своим местам. А Мессинг идет в пустую комнату. У него еще есть несколько минут для того, чтобы сосредоточиться. Потом — два часа напряженной работы. Это труднейшие и в то же время самые счастливые в его жизни часы. Это — часы творчества! Наверное, так же счастлив поэт, поймавший, наконец, ускользнувшую рифму, художник, схвативший и на века отразивший на полотне мимолетное дыхание прибрежного ветерка. Жизнь была бы пустой и ненужной без этих труднейших и счастливейших часов творчества.
А потом в той же пустой комнате он пил крепкий горячий чай. Готовясь к выступлению, ел очень мало. Нередко в этот день вообще не обедал. И этот чай, заработанный им, казался особенно сладким. Он чувствовал усталость и удовлетворение. Он дал людям радость. Он заставил их думать. Спорить.
«В это время обычно заходили ко мне люди, — вспоминает Мессинг, — которые хотели мне высказать свои соображения о моих опытах, быть может, с чем-нибудь не согласиться, поспорить, попросить объяснения, а то и просто посоветоваться о каком-то трудном случае из жизни. Но большинство уносили эти вопросы с собой. Домой. И уже в других городах, на других сеансах, другими людьми они возвращались ко мне в таких же разговорах, какие я часто слушаю перед началом сеанса.
Возвращались к себе домой, а может быть, направлялись на ночное дежурство и молодые врачи, разговор которых так взволновал меня. Шли домой или к незаконченным чертежам и молодые физики, мечтавшие поговорить со мной. Увы! Я не мог поговорить со всеми. Но я постарался в своих воспоминаниях ответить на все вопросы, которые мне когда бы то ни было задавали. Ответить абсолютно откровенно, ничего не скрывая, ничего не приукрашивая. К сожалению, далеко не всему я могу дать достаточно исчерпывающие объяснения: многие свойства своего мышления я сам не понимаю. Я был бы рад, если бы кто-нибудь помог в этом разобраться».
