— И что ж? — спросил Аким Морев, не понимая печали академика.
— То ж. Этих повыгнали на бережок, а борьба продолжается, да еще какая.
— С кем это?
Академик перевел взгляд на сизоватую, ползущую по небу дымку.
— А вон. Гневный враг в нашей стране.
— Ну уж!
— Вот вам и «уж». Природа, батюшка мой, таит в себе такие злые силы, с которыми нам придется воевать да воевать.
— Ничего не понимаю! — воскликнул Аким Морев. — Все нормально… А у вас? Горесть-то какая в глазах, словно любимого человека хороните.
Академик, почему-то бледнея, сказал:
— В этом городе я провел детство, отрочество… да и…
«Ах, черт бы его побрал, — с досадой подумал Аким Морев. — Оказывается, намеренно затащил меня сюда, чтобы посмотреть на места своего детства и отрочества». И он так стремительно ринулся вниз, что ступеньки под его ногами затрещали, будто по ним пустили бочку с цементом.
— Куда это вы? Куда? — закричал Иван Евдокимович, удивленный поведением Акима Морева.
— Раз тоскуете, оставайтесь и работайте тут, — ответил тот.
— О городе — нет. О молодости — да. Все обновилось, а мой лик, сами видите какой… Ведь так хочется жить… и никогда бы не стареть… А я вот иду по этой лестнице и думаю: «Батюшки мои: по ступенькам и то трудно, а ведь в былые времена здесь никакой лестницы не было — вились тропы… Так мы по ним носились, как дикие козы».
Досада у Акима Морева на какой-то миг стихла: ему по-человечески стало жаль академика, и он даже упрекнул себя в нечуткости, но тут же снова вскипел:
«Кто дал ему право распоряжаться моим временем? Ученый — хорошо! Но он бесцеремонно ворует у меня не часы, а дни».
Академик уже приблизился к нему и, мягко улыбаясь, положил руку на плечо. Акиму Мореву показалось, что рука вялая, будто без костей.
«В холе рос: теленочек молочный. Наверное, за всю жизнь сам и гвоздя не вбил. Отсюда такое бесцеремонное отношение к другим. Вишь ты, захотелось на родные места поглядеть — ну и поеду. А то, что другой тратит на это время, — наплевать!» — намереваясь сбросить с плеча его руку, подумал Аким Морев.
Академик между тем продолжал:
— А на работу я отправился туда, где когда-то трудился мой дед, Вениамин Павлович Докукин, — и с силой пожал плечо, однако руку не убрал.
«Докукает он меня своим Докукиным», — чуть не произнес Аким Морев.
Вениамин Павлович нам оставил завет: «Человек любой профессии должен всегда находиться на передовой линии огня». Для нас, агрономов Поволжья, передовая линия огня — Черные земли, Сарпинские степи, Приуралье. Вот и ныне мы с вами отправляемся на передовую, — закончил академик.
— К чему же такой далекий заход? На самолете за четыре часа были бы в Астрахани… а теперь дней пять-шесть потратим. Так на передовую, извините меня, пробиваются только дезертиры, — резко вымолвил Аким Морев.
Иван Евдокимович не снял, а сдернул руку с плеча попутчика и гневно глянул в сторону:
— Я полагал, вы человек разумный. Прошу прощения: иного бы и не послали на столь ответственное дело. Но раз вы отправляетесь на передовую линию, да еще командармом, то обязаны знать, что у нас в тылу. Понятно? — и тронулся вниз по лестнице, уже размахивая руками, шагая не бочком, а прямо, как бы кому-то доказывая, что ему хотя и пятьдесят лет, но он не уступит и юнцу.
«Чудак. Тыл какой-то придумал… Или они все такие, академики: что ни состряпает — все хорошо?! Ну, ладно, смирюсь. Но жаль пяти дней. Этак сюда пять, туда пять — всю жизнь и раскидаешь. Лет тридцать бы назад я эти пять дней бросил бы ему под ноги, как пригоршню семечек, — на!» — думал Аким Морев, глядя в спину удаляющегося академика.
«Шут гороховый, — раздраженно думал и Иван Евдокимович. — Привык из кабинетика командовать!»
На верхней палубе было пусто: пассажиры, попрятавшись по каютам, очевидно отдыхали. А на нижней, особенно на корме, люди расположились как дома: одни пили чай с блюдечка, вприкуску, другие, удобно пристроившись, свернувшись калачиком, отдыхали, третьи уже сражались в карты, матери открыто грудью кормили детей, где-то заливалась гармошка, и девичий голос распевал частушки.
— Бывало, родители мои, как куда ехать, хоть и во втором классе, но обязательно на верхней, — глядя на пассажиров нижней палубы, говорил академик. — Заболтаются, а я нырь на нижнюю, и ищи-свищи.
— Это «нырь-то» из вашего родного города? — еще не приглушив в себе раздражения, спросил Аким Морев, уверенный, что академик намеренно пустил простонародное словечко.
— Нырь? А что? Ныряю. В Волгу-то ныряли с такой высоты, что теперь посмотришь — и то голова кружится.