Во время нашей беседы возвращается мотоциклист-связной. – Ну, мы отправляемся, – говорит фельдфебель. Пленный встает, проводит ладонью по наголо выбритой голове, с большим интересом рассматривает танки, грузовики. Нет, вот теперь я понимаю его. Все другое его больше не касается, его интересует только машина. Он внимательно рассматривает гусеницы, открытые люки башни, зенитные пулеметы, которые смонтированы на грузовиках, противотанковые пушки за машинами. Он уже больше не офицер, он – рабочий. Машины... ничто другое не интересует его. – Мы едем, – говорит унтер-офицер. Я спрашиваю его, что они будут делать с пленным. – Передадим его первому часовому полевой жандармерии, которого встретим, – отвечает он. – До свидания, – говорю я пленному. Он отвечает: – До свидания, потом он протягивает руку, мы жмем друг другу руки, он влезает на один из грузовиков, колонна приходит в движение, достигает дороги, удаляется с грохотом, исчезает.
Лошади румынского эскадрона ржут, нетерпеливо бьют копытами, разбрасывая ярко-зеленую траву. По команде офицеров солдаты садятся в седло. Эскадрон удаляется. «La revedere», кричу я. «La revedere», отвечают мне солдаты. Недалеко за горизонтом кричат орудия, кричат глубоким голосом.
4. Через Прут
Шанте-Бани в Бессарабии, 2 июля 1941
Погода была неустойчивая, вчера дул сильный холодный ветер, он шипел и резко свистел над широкими камышовыми зарослями, по которым бродили стада коров и лошадей в поисках корма. Мы были в пути пять с половиной часов и приблизительно в десять часов оказались поблизости от Штефанешти (от Ясс до Штефанешти, примерно восемьдесят километров, дорога вьется вдоль правого берега Прута, на склоне широкой болотистой долины, которая до самого недавнего времени обозначала границу между Румынией и Россией); мы уже видели перед собой в туманном утре, всюду рассеченном широкими полосами солнечных лучей, железные крыши большого местечка, почти маленького городка, когда шум моторов и треск зенитной пушки, который ни с чем нельзя спутать, заставил нас остановиться и спрятать машины в укрытие под кронами деревьев. Спустя несколько мгновений первые советские бомбы взорвались между домами Штефанешти. Это был длительный, мощный налет, который закончился только тогда, когда на сером небе появились машины эскадрильи «Мессершмиттов». Воздушный бой происходил невидимо для нас, над слоем облаков и удалился, к небу над Бессарабией. Мы смогли снова продолжить движение и въехали в Штефанешти. От этого красивого городка на Пруте теперь, после беспрерывных советских воздушных налетов, остаются только дымящиеся груды развалин. Много домов горело, на опустошенных улицах мы встречали группы немецких солдат с носилками, которые были покрыты брезентами; на маленькой площади за церковью стояли два немецких грузовых поезда, которые получили прямое попадание и были теперь только лишь скоплением изуродованных масс железа. Одна тяжелая бомба упала прямо перед входом в сад возле церкви, в нескольких шагах от маленького кладбища, на котором покоятся немецкие солдаты, жертвы бомбардировок последних дней. В центре перекрестка стоял полевой жандарм, спокойный, серьезный и неподвижный, с запачканным кровью лицом: он не двинулся с места.
- Как проехать к мосту? – спросили мы его. Он поднял красно-белый сигнальный жезл и указал в направлении моста. При полуповороте, который он сделал при этом, он заметил пять или шесть мальчишек, старшему из которых могло быть лет десять, которые испуганно теснились перед дверью в кафе на углу улицы. На косо свисающей через дверь вывеске я механически прочел «Cafe Central de Jancu Liebermann». Внутри оно, похоже, было разрушено, потому что к двери пробивался легкий дым. – Уходите, уходите, дети, – прокричал полевой жандарм жестким и все же добродушным голосом. Он улыбнулся и вытер тыльной стороной ладони свое забрызганное кровью лицо. При звуке этого голоса дети беззвучно убежали, они спрятались за обломками соседнего дома. Полевой жандарм рассказал нам со смехом, что дети весь день стоят там и смотрят на него, как он поднимает руку, указывает сигнальным жезлом направление и поворачивается, чтобы освободить дорогу. – Они не убегают даже если бомбы падают, – добавил он, – они больше боятся меня, чем русских бомб; но как только я поворачиваюсь спиной... Действительно, они стояли там и осторожно выглядывали из-за угла растрескавшейся стены. – Ничего не поделаешь, – заметил полевой жандарм, смеясь.