... Дни летели за днями, Дарья хлопотала по дому, а дел в немалом хозяйстве сотника находилось великое множество. Она шила себе наряды, находя в этом своеобычное удовольствие. Ведь она была еще очень молода, и постепенно проходила ее печаль о прошлых днях, перестал пугать ее образ сотника, и страшный его шрам на лице более не ужасал, а вызывал желание прикоснуться...
Когда Дарья впервые поймала себя на этой мысли, то просто растерялась, ей показалось, что она предает память Григория и своей к нему любви. Девушка кинулась в церковь, пала в ноги седенькому отцу Николаю и, разрыдавшись, поведала священнику о своих сомнениях.
– Не плачь, чадо мое, – ответствовал старый пастырь, поднимая ее с колен. – Нет греха в твоих помыслах, жив по живому разумеет, а мертвым – вечная память! Ступай в мужний дом, да будь примерной женой, как повелел Господь наш единосущный, – с этими словами он благословил Дарью и ласково выпроводил из церкви.
Вроде и не сказал ничего особого отец Николай, а стало легче на душе у Даши, и шла она домой с открытым сердцем, которое уже было готово ответить на нежную заботу и любовь мужа.
После этого события молодая жена сотника стала чаще улыбаться мужу, смелее быть с ним в речах, но после откровенного бабьего разговора с матерью Дарья задумалась: а что ж это супруг постель с ней не делит? Али завелась у него какая, что и молодая желанная жена ненужною стала? Эти помыслы так подействовали на нее, что через несколько дней, она, не утерпев, снова отправилась к матери за советом. Результатом бабьего сговора стало следующее.
Через неделю у сотника должны были быть именины, и Настя в великой тайне от него пошила себе и мужу по рубашке из тончайшего полотна и украсила их вышивкой со сходным узором. В день мужниных именин, к его возвращению со службы, Дарья велела жарко истопить баню, да накрыть богатую трапезу в светелке и подать к столу византийского сладкого вина. Потом велела дворне проводить хозяина по приходу в баньку попариться, а самим сей же момент с глаз долой исчезнуть.
Вся челядь по-доброму относилась к молодой хозяйке, которая не чинила им обид и не гоняла их попусту. Поэтому наказ Дарьи Харитоновны был исполнен в точности.
... Удивлению Никифора не было предела, когда, распаренный, он вышел в предбанник и увидал там пунцовую от жары и смущения Дашу в тоненькой рубашке совсем не скрывавшей ее прелестного молодого тела. Супруга протянула ему рубашку, помогла облачиться и, поклонившись, с нежной застенчивой улыбкой произнесла:
– С именинами, Никифор Игнатич!
Бедный истомившийся сотник не мог поверить в свершившееся чудо: Дашенька, его голубушка, сама пришла!.. Он подхватил жену на руки, крепко прижал к груди и впервые поцеловал...
Великий восторг охватил сотника от прикосновения к сладостным губам любимой. Ему казалось, что небо опустилось на землю и светлые звезды завели вокруг них свой колдовской хоровод...
А юной Дарье не верилось, что она снова может чувствовать, что душа ее не умерла для любви, что муж наконец-то занял в ее сердце свое место!
... Никифор, словно сбросив добрый десяток лет, птицей взлетел в спальню с драгоценной ношей на руках и бережно уложил любимую на кровать. А потом он долго-долго целовал ее тело; пьянея от запаха Дашиной кожи, от ее упругих налитых грудей, Никифор шептал нежные слова и все повторял на разные лады имя любимой. А Дашеньку бросало в жар от незнакомых смелых ласк, ее тело выгибалось под умелыми мужскими руками, а пальцы робко пытались ласкать тело вновь обретенного любимого.
Никифор более не мог сдерживать страсть, да и любимая его уже призывно стонала, ожидая чего-то доселе ей неведомого, но желанного. Понимая извечным женским чутьем, что близится момент, когда она познает боль и восторг плоти, Дарья развела ноги и раскрыла объятья мужу. Со стоном блаженства он опустился на хрупкое тело жены и медленно и осторожно стал подбираться к ее последней девственной преграде. Движения его убыстрялись, сладострастные стоны переросли в хриплое рычание, а Дарья, в нетерпении рванувшись на встречу супругу, вдруг почувствовала резкую боль, но не испугалась, а лишь теснее прижалась к Никифору. Он тоже понял, что произошло, поэтому замер и снова стал нежно покрывать поцелуями любимое лицо и шептать утешающие нежности...
И опять жаркая волна страсти накрыла их, и тела супругов задвигались, подчиняясь древнему зову плоти и даря друг другу несказанное блаженство...