Посмотрел Аввакум на приятеля бывшего.
— А ты сам-то, Яковлевич, — спросил, — как мыслишь? Пошто я мучаю их?
Не обиделся Иларион, мягко улыбнулся.
— Ну-ну... — сказал. — Значит, за веру православную стоишь, Аввакум? Добро, коли так... Только объясни мне тогда, как, исправляя службы по греческим образцам, неправославными мы у тебя стали? В чём ты неправославность греческой Церкви узрел? Разве нарушены там догматы православия? Если зришь такое нарушение — расскажи.
— Совсем сатана запутал вас, никонычи... — вздохнул Аввакум. — Что ты меня, неука, пытаешь, Иларион? Лучше меня известно тебе, что Стоглавый Собор, на котором великие святые мужи мыслили, уже решил всё. А коли вы с Никоном считаете, что не православной Святая Русь до вас была, так сами и объявите! Дескать, не право святители и чудотворцы наши в Господа веровали. Что вы тайком-то щемитесь? Или страшно с блядословием таким на чудотворцев в двери войти?!
— Опять ты ругаешься, Аввакум... — сказал Иларион. — Кто тебе сказал, что мы наших святых порочим? И Стоглавый Собор не блядословит никто. Тебе самому ведомо, откуль пошло несогласие... Переписчики наворотили ошибок-то в книгах за все эти годы.
— Полно вам врать-то с Никоном... — рассердился Аввакум. — Ты кто?! Яковлевич, попёнок! Недостоин весь твой нынешний век Макарьевского монастыря единыя нощи. Помнишь ли, как на каморах тех стаивано на молитве? Что же ты брехню никоновскую повторяешь? Пьяные мужики книги те переписывали? Без молитвы да без поста и не подходил никто к книгам тем! Откуль наворотить чего могли? Да и другое ведь известно... Сам знаю. Когда решали на Печатном дворе, с каких книг новый Служебник переводить, так Никон сказал: «Переводи, Арсен, как-нибудь. Только бы не по-старому!» Вот Арсен и перевёл. Не с древних книг, как врёте вы, а с нынешних, униатами в Венеции выданных. Добре накладено туда ересей разных для закваски...
— Мятежен ты зло, Аввакум... — проговорил Иларион. — Я сказать прошу, в чём ты неправославность церкви узрел, а ты про Арсена, которого давно с Печатного двора выгнали. Я тебя спрашиваю, пошто ты единство Церкви Православной рушишь, а ты про Никона, которого уже вселенские патриархи едут судить. Отвечай прямо, Аввакум, в чём неправославность нашу узрел? А если не знаешь, Христом Богом прошу тебя, отстань от мятежа. Соединись с церковью! Нету у нас врагов твоих, Аввакум!
— Пошто же не ответил я, Иларион? Ты не слышишь, а я — отвечаю. Неправославность ваша суть в том, что вы прежнюю Святую Православную Русскую Церковь неправославной объявили. Коли вспомнишь, как в Желтоводском-то монастыре молился, так сразу и узришь нынешнюю свою неправославность.
С трудом сдержался Иларион.
— Мятежник ты... — повторил. — Гордыня в тебе, Аввакум. Уже все сотоварищи покаяние готовы принести, один ты упорствуешь!
— Пошто один-то? — удивился Аввакум. — А шуряка своего, епископа Павла, позабыл разве? Никон его на Новгородчине в срубе сжёг... Вроде как не поспел Павел перед Никоном покаяться?!
Побагровел архиепископ Иларион.
Не любил он, когда поминали об убиенном епископе. Страшно было думать об этом. Павла сжёг Никон, а его, Илариона, в архиепископы поставил. Отцу его, ставшему митрополитом Антонием, порадел за отказ того от патриаршего жребия. Только этого ведь не объяснишь! Задохнувшись, долго смотрел Иларион на мятежного протопопа, но сдержался.
— За пальцы ты держишься, Аввакум, — сказал. — А разве в перстах Бог? За загривок ты, что ли, Царство Божие ухватил, что выпустить боишься? Не в перстах, Аввакум, Господь, а в Церкви, в вере нашей!
Махнул рукой и вышел из кельи.
Опустил голову Аввакум. Вот и сказал он всё, что должен был сказать. Сомнений не было. Не было у него другого пути. Ну а теперь что? Теперь ждать надо. Теперь и его казнить будут, и детей. А этого ждать — тяжелее всего...
— Протопоп! — раздался рядом тихий голос. Поднял Аввакум голову. Дьякон Козьма, вместе с Иларионом приехавший, перед ним стоял.
Тихо сидел дьякон, пока Аввакум и Иларион спорили. Будто и не было его в келье. И сейчас, когда ушёл Иларион, не дивно, что и позабыл про него Аввакум...
— Что тебе? — спросил, глядя на дьякона.
— Протопоп... — умоляюще проговорил Козьма. — А не отступай ты, протопоп, от старого благочестия. Велик будешь у Христа человек, как до конца претерпишь.
Устыдился слабости Аввакум.
«Кал и гной есмь окаянной... — подумал про себя. — Прямое говно. Отовсюду воняю и душою, и телом...»
Вслух же спросил:
— А ты пошто в вере меня укрепляешь? Пошто сам с никониянами путаешься? Отринь их и приступи ко Христу! Вздохни-ка по-старинному и рцы по русскому языку: «Господи! Помилуй мя грешнаго!»