— До сих пор святые отцы нашей Церкви к правде и истине присоединялись, потому и нерушима стояла Восточная Церковь... — сказал он и далее, как записал Симеон Полоцкий, «злобу к злобе прилагая, укори в лицо весь святой Собор, всех неправославными нарицая».
Наверное, только теперь и поняли русские архиереи, сколь безжалостно точным был составленный Лигаридом сценарий Собора. Никакой возможности не оставалось для манёвра, для особого мнения. Всё заранее было определено.
«Аввакум иерейства лишён быти... — записывал Симеон Полоцкий решение Собора, — и анафеме предатися...»
И дьякон Фёдор не поддался на обман. «Изблева яд змеин из уст своих», он на вопрос, который должен был сразить его:
— Имеешь ли архиереев за православны пастыри?
— Бог их весть... — ответил...
Вместе с Аввакумом и расстригли его 13 мая 1666 года в Успенской церкви Кремля.
Зело мятежно было в обедню ту.
Открылись Царские врата.
«Иже херувимы...» — запели. Повели Аввакума на расстрижение. Анафеме предавать повели...
Толькокто когоанафеме предавал, не сразу и разберёшь. И на Аввакума проклятия говорились. И Аввакум проклинал. Со всех сторон навалились на Аввакума и отхватили бороду. Волосы на голове тоже — раз уж удалось зажать — добро покромсали. Один хохол, как у поляка, оставили.
— Волки вы! — вырываясь, кричал Аввакум. — Оборвали, что собаки! Видите ведь, что дуруете, а отстать от дурна не можете! Дьявол омрачил вас!
Успенские священники тоже кричали.
Сплошной крик с руганью в соборе стоял.
Только святые на древних Успенских фресках хранили молчание. Со скорбью смотрели на непристойную возню, и словно бы бледнели фрески, словно в дымку тумана отступали святые.
А Симеон Полоцкий, бывший на той обедне, чуть глаза не лишился. Угораздило в разговор старух встрять. Только как же не встрять? Прямо за спиной Симеона разговаривали...
— Уж на что Никон отчаянной был, а и тот протопопа не посмел расстричь! — говорила одна.
— Анчихрист едет, я слышала... — отвечала другая. — Вот и торопятся слуги к приезду хозяина!
Никогда не спорил со старухами Симеон, но тут совсем в голове от криков замутилось. Всё тряслось внутри. Дикость! Сплошное невежество! Нетто трудно спокойно обряд расстрижения принять! Добре бы место какое у Аввакума этого было, дак держался бы за него! А ведь без места давно уже, из ссылки привезённый. Что он теряет-то?!
А тут ещё дуры старые за спиной шипят.
Возмущённо повернулся Симеон к старухам. Крикнуть хотел, чтобы вывели их из церкви, если даже тут языков своих бабьих придержать не могут. Только от возмущения не слова, а рык изо рта вырвался. Старухи же со страха совсем ума лишились. Примерещилось старым, будто это сам анчихрист на них наступает. Замахали клюками. Едва глаз Симеону не вышибли. Вот горе-то было бы! Как бы он вирши свои писать стал?
Зело мятежна в Успенском соборе обедня была.
Зело мятежно было и в царском тереме.
Заходилась в рыданиях царица Мария Ильинична, все глаза выплакала, умоляя государя не расстригать Аввакума.
— Прости его! — рыдала она. — Сведи меня с праздником! Пожалей и детей, и меня, бедную, и самого себя...
Прогнал государь царицу прочь. Сам темнее тучи ходил по терему.
Вспоминал, как двенадцать лет назад собирались расстричь протопопа. Как встал он тогда с царского места, подошёл к Никону и передал просьбу сестры. И словно этого только и ждал Никон. Никакого вмешательства не терпел, а тут сразу кивнул...
Посланный в Успенскую церковь думный дьяк Тайного приказа вернулся смурной.
— Чего там, Дементей Миныч? — спросил государь.
— Зело мятежно, государь великий... — ответил Башмаков.
Бухало в голове. В глазах темнота стояла...
Зело, зело мятежна обедня получилась... Тоскливо щемило сердце у государя, хотя и не знал ещё государь, что надолго, на несколько веков, затянется эта страшная обедня...
До ночи держали расстриженного Аввакума на патриаршем дворе. У ворот толпа стояла, не расходилась. Кричать не кричали, но и не уходили. Ждали.
Пришлось тайком, уже в сумерках, выводить Аввакума.
Повели его стрельцы к Водяным воротам.
Грешным делом, подумал Аввакум, что топить будут. На мосту Дементей Башмаков, от Тайных дел шиш антихристов, стоял.
Дал Башмаков знак полуголове Осипу Салову остановиться.
— Протопоп! — сказал Аввакуму. — Великий государь велел сказать, чтобы надеялся на его. Пособит он тебе!