— Возьми... — сказал Арсену. — Это в служебнике новом надобно напечатать. А сам не медля в Новгород поезжай. Выбери и там грецкие книги, потребные для работы.
— В Новгород?! — похолодел Арсен.
— В Новгород. Добрая там на митрополичьем подворье библиотека. Грецких книг добро будет.
И махнул рукой, приказывая уходить.
Не вставая с колен, задом пополз Арсен к дверям. Но Никон и не взглянул на него.
— Зови бояров... — приказал он Григорию. — Размокнут совсем, кто государю служить будет?
3
Чуяло, чуяло сердце беду...
Третьего дня, когда Марковна однорядку себе за двадцать пять рублей купила, только ахнул Аввакум — до того трата его ошарашила.
— От ума ли будешь-то, Марковна? — опустившись на лавку, спросил тогда. — Шестнадцать лошадей за такие деньги купить можно!
Протопопица заплакала, бедная.
Сквозь слёзы пожаловалась, что не в Лапотищах живут, чай. В Москве. В Казанской церкви протопоп служит, на обеднях и купцы, и бояре бывают. В овчине рядом с таким народом не станешь — подумают, что совсем глупая...
Тяжело Аввакуму было на слёзы Настасьи Марковны смотреть. И не денег жалко было... Чего о них думать, коли и так как в раю жил — в таком храме служил, а если время выдавалось, тешил над книгами грешную душу. Ласково, ласково Москва протопопу беглому улыбалась, чего на завтрашний день загадывать? Только сердцу ведь не прикажешь... Чуял Аввакум, сердцем чуял надвигающуюся зиму.
— Не плачь, Марковна... — сказал. — Купила дак купила. Не о том беседа. На будущее только разумей, что в Казанской я по милости духовника моего, попа Ивана, служу. И живём мы в его дому из великой его христианской милости...
— Дак ведь ведаю это, Петрович, как не ведать... — утирая слёзы, сказала Настасья Марковна. — Дай Бог здоровья Ивану Мироновичу, благодетелю нашему. Только если денег Господь дал, чего же? Бог милостив. Может, и завтра сыты будем.
— Да откуль ты знаешь, на какое дело Господь эти деньги послал нам?! — с досадой сказал Аввакум.
Думал, что снова жена в слёзы кинется, но не заплакала Настасья Марковна. Сказала спокойно:
— Не знаю... А ты, коли и знаешь, не сказал мне.
И утихла досада вся. Не знал Аввакум и сам, откуда беды ждать. А разгадывать свои предчувствия недобрые — тоже только Бога гневить, тут от страха можно и про дело, которое тебе исполнять положено, позабыть...
Но не обманулось в недобрых предчувствиях сердце. Сегодня пошёл Аввакум в типографию посмотреть, чего там Епифаний Славинецкий с Арсеном делают, а его и поглядеть не пустили, взяли патриарший дьяки под руки, и в патриаршую избу, что крышей чернеет возле Василия Блаженного, повели. Тут безместные попы нанимались, тут и правёж шёл.
— Кто ты есть, протопоп? — дьяк в патриаршей избе спросил.
— Сам говоришь — протопоп... — отвечал Аввакум.
— А откуль ты, протопоп?
И не понял ещё Аввакум, что это за приключение с ним, объяснил. Дескать, протопоп он Входоиерусалимского собора Юрьевца Поволжского. Только сойти пришлось с города, жизни лишить там ладили. И о том, что бежал с Юрьевца, и Стефан Вонифатьевич, царский духовник, и сам государь всея Руси Алексей Михайлович ведают. Топтан злых человек ногами Аввакум в Юрьевце был.
— А ты, протопоп, ведаешь, что Юрьевец — патриаршая область? — спросил дьяк.
— Как не ведать? — отвечал Аввакум. — Сам с каждой сажени по пять алтын собирал. За то и бит попами тамошними. А сверх указанных пошлин ещё девять рублей двадцать два алтына три деньги налогу за неосвященные церковью сожительства сюда, в патриаршую избу, как в Москву прибежал, принёс.
— Это всё так... — сказал дьяк. — А ведомо тебе, протопоп, сколько на тебе недоимок за эти полгода, пока ты по Москве блытаешься, накопилось?
Чуяло, чуяло сердце беду. Только откуда же мог Аввакум знать, что с него недоимки и впредь за Юрьевец взыскивать будут?! Не самочинно же он в Казанской церкви служил! И государь об этом знал, и патриарх Никон! Какова рожна ещё? Пускай тые попы, которые за волосы его в Юрьевце драли, и чешутся, где им подати теперь сыскать.
Жалких слов этих и сказать Аввакум не успел. Моргнул глазом дьяк, взяли протопопа за приставов. На правёж повели. Батогами от первого часа до девятого мучили.
Ох, Москва ты, Москва! Ох вы люди московские! Поглядишь, побеседуешь — вроде как все. Ан нет!
Чего-то такое есть, чего в других не присутствует! А может, наоборот — нет чего-то, другим жителям российским присущего. Оттого, верно, что между небом и Россией, на холмах поселившись, живете. Мужик ли, поп ли, дворянин ли какой, иль купец в России-то государево имя только на молитвах и слышит, а для московского народу государь и чихает, и улыбается... Вот и получается, вроде как единомышлен с москвичами ты и привечают тебя знатно, а как до дела дойдёт, когда месты делить, вроде и нету тебя тогда. Тут москвичи всё промеж себя ладят. Ништо доброе с Москвы уйти не должно, всё в ей, в Москве, оставается... Могли бы Аввакума и к царёвой церкви за Золотые ворота определить, не мучился бы теперь, грешный...