Дело же так было. Дьячок Вознесенской церкви, где служил протопоп, неисправным оказался. Взяли его на Софийский двор, посадили на цепь. Только Антон умудрился освободиться, утёк в храм, повинился протопопу, и тот пообещал поговорить с дьяком Иваном Струной, разобраться в дьячковой вине сообща и, коли можно будет, исхлопотать облегчение наказания. Пока же велел в службе помогать. Хоть и не было прихожан, а вечерню пора начинать было.
Только начали петь, появился со своими людьми дьяк Иван Струна. Опасаясь крутого нрава Аввакума и не желая ссориться, он оставил своих людей на паперти, а сам вошёл в храм. Однако, когда увидел на клиросе злокозненного Антона, благоразумие изменило ему. Без всяких разговоров ухватил дьякона за бороду.
Укоризненно посмотрел Аввакум на Струну. Как же можно лепоту службы нарушать мирскими скандалами? Вздохнул тяжело и пошёл запирать двери в храм.
Оставшись в церкви наедине с Иваном Струной, Аввакум с помощью Антона, проявившего тут изрядное усердие, разложил архиепископского дьяка на полу и отстегал ремнём «за церковный мятеж».
Поначалу дьяк сопротивлялся, норовил вырваться, но потом смирился и принёс покаяние.
Только неискренним оно оказалось.
Вечером, едва лишь отужинал протопоп, зашумели во дворе. Вышел Аввакум на крыльцо. За забором на улице сани стоят. Какие-то мужики толпятся.
— Садись в сани, протопоп! Уже прорубь на Иртыше рубят. Топить тебя будем.
Серьёзные мужики были. Справные.
Не стал Аввакум судьбу испытывать, скакнул с крыльца в чём был и огородами к воеводскому дому заспешил.
Прибежал к Хилкову, пожаловался, что гонятся за ним, жизни его хотят лишить через потопление. Выглянул князь в слюдяное окошечко.
— Не софийски ли люди будут? — спросил.
— Дак, должно быть, оттуда... — ответил Аввакум. — Иван Струна и нарядил, должно.
— Серьёзные робяты... — сказал воевода. — Ну, протопоп, не знаю, чем и пособить тебе.
— Нешто не отобьёшь у окаянных? Нешто живота лишить позволишь?
— Дак ведь если потопят тебя, учиню розыск... сказал воевода. — Строго взыщу за душегубство. На каторгу все пойдут, которые утекчи не поспеют. А сейчас чего? Они же не потопили тебя ещё? Чего с них, скудоумных, спрашивать?
И заметив недоумение протопопа, пояснил, что люди такие в Сибири, невежественные совсем и характерные. Сейчас с ними связаться — беды не оберёшься. Надо ждать, пока потопят.
— Жалко мне тебя, протопоп, — сказал князь и заплакал. — Только привыкать к тебе стали... Польза от тебя всему Тобольску большая. Эвон как чернеца нашего запойного смирил. Третий месяц уже пития не приемлет. А ведь сколько бесчинств в прежнее время учинял.
— Ты, князь, — подала голос княгиня, — того не забывай, что и бесноватых протопоп отчитывает. Сколько уж народу излечил!
— Дак и я говорю, что жалко его. Ведомо мне и про то, что бесов изгоняет. Федька бешеный, и тот потише стал, как ты зачал молитвы над ним читать...
— Может, в тюрьме спрячешь? — спросил Аввакум.
— Какая тюрьма? — ответил воевода. — Вытащут эти архаровцы и из тюрьмы. Да и колодники не дадут ведь спрятаться. Гляди-ка, кажись, сюды идут по твою душу.
— Спрячься, Аввакумушко, в сундуке... — предложила княгиня. — Я, батюшко, на сундук-то сяду, дак, может, и не найдут тебя.
— Куды в сундук-то! — сказал Аввакум. — Не влезу ведь.
И не теряя времени, выскочил через поветь на улицу и побежал по сугробам к церкви. Целый месяц так бегал. То в церкви укрывался, то у доброхотов тобольских хоронился. Дома и не ночевал ни разу. Слава Богу, 14 декабря приехал архиепископ Симеон из Москвы. Усмирил маленько дьяка. Вернулся Аввакум к протопопице своей, Настасье Марковне.
9
А потом выяснилось, что и Иван Струна перед архиерейской казной не чист. Пришёл его черёд на цепь садиться. Только худая в Софийском доме цепь была. И Струна утёк. Прибежал к воеводе и сказал «слово и дело» на Аввакума. Тут, хоть и робок князь был, хоть и не хотелось ни с архиепископом Симеоном, ни с Аввакумом спорить, а делать нечего. Сурьёзное начиналось. Человека, «слово и дело» сказавшего, охранять надо было до конца следствия. Отдал Хилков дьяка Петру Ивановичу Бекетову под охрану.
А «слово и дело» Ивана Струны сказано было о посохе с яблоком архиерейском, который Аввакуму царевна Ирина Михайловна прислала и с которым не расставался Аввакум. Нашлись видоки. Нешуточное дело открывалось... Подумавши хорошенько, Аввакум и архиепископ Симеон 4 марта 1655 года, в Неделю православия, предали дьяка анафеме...